Федерико гарсиа лорка: биография, коротко о жизни и творчестве. Самая печальная радость

Гарсиа Лорка, Федерико (Garcia Lorka, Federico) (1898–1936) – испанский поэт и драматург.

Родился 5 июня 1898 в селении Фуэнте-Вакерос близ Гранады в семье андалузского землевладельца. С детства увлекался живописью, занимался музыкой. В подростковом возрасте начал писать стихи и декламировал их в местных кафе.

Изучал право в Гранадском университете. В 1918 опубликовал книгу прозы, написанную по впечатлениям от поездки в Кастилию. В 1919 перевелся в Мадридский университет на отделение литературы. Организовывал театральные представления, выступал с публичным чтением своих стихов. В это время его имя ассоциировалось с группой «Поколение 27», к которой относились также Сальвадор Дали, Луис Бунюэль, поэт Рафаэль Альберти.

В 1921 вышла первая Книга стихов (Libro de poemas), в которой чувствуется влияние Дарио и Хименеса, при этом поэзию Лорки отличает близость к народной культуре и особая музыкальность стиха. Второй поэтический сборник Песни (Canciones, 1927) передает драматическое видение жизни, присущее андалузским народным песням. В это время увлекался древним традиционным андалузским «глубоким пением» (cante jondo), участвовал в организации фестивалей. Занимался живописью – в 1927 в Барселоне состоялась его выставка.

С 1929 возглавлял студенческую театральную труппу Балаган (La Barraca). Ее участники старались возродить интерес к классической национальной драматургии – разъезжали по селам с постановками испанской классики – Лопе де Веги, Кальдерона, Сервантеса. Первый театральный успех Лорки был связан с постановкой пьесы Мариана Пинеда (Mariana Pineda, 1929) с декорациями Сальвадора Дали – исторической поэмы в стихах о гибели замученной за участие в тайной деятельности против тирана Фердинанда VII жительницы Гранады.

Наибольшую известность Лорке-поэту в Испании и за ее пределами принесли поэтические сборники Цыганские баллады (Romancero gitano, 1928) и Поэма о канте хондо (El Poema del cante jondo, 1931), после которых за ним утвердилась слава «цыганского поэта». В них наиболее полно проявились характерные черты дарования Лорки – он воспринимает жизнь фатально, как роковое предначертание, лиризм исполнен огромного эмоционального накала.

В 1929 ездил в Нью-Йорк изучать английский в Колумбийском университете. Познакомился с местными любительскими и профессиональными театральными коллективами. Здесь был написан поэтический сборник Поэт в Нью-Йорке (Poeta en Nueva York), опубликованный после смерти автора, в 1940.

По возвращении в Испанию в 1931 организовал собственную театральную компанию. Пробовал себя в драматургии – писал популярные фарсы – Волшебная башмачница (La Zapatera prodigiosa, 1930) и Любовь дона Перлимплина (Amor de Don Perlimplin con Belisa en su jardin, 1933). В 1933 совершил поездку в Буэнос-Айрес, где руководил постановкой своих пьес.

В марте 1933 в Мадриде состоялась премьера трагедии Кровавая свадьба (Bodas de sangre, 1933). Она имела огромный успех и с тех пор не сходит с подмостков испанских театров. Сюжет был взят из газетной заметки о невесте, сбежавшей в свадебную ночь с возлюбленным. Пьеса стала первой частью задуманной трилогии, посвященной «испанской вселенной», в основу каждой из частей которой была положена трагедия женщины, ставшей причиной кровавой распри.

В трагедии Иерма (Yerma, 1934), второй части испанской трилогии, речь идет о жаждущей материнства женщине, муж которой неспособен сделать ее матерью. Не желая осуществить свое желание с другим человеком или, нарушив традиции, покинуть супруга, она решается на убийство мужа. Несмотря на сильное трагическое звучание, Иерма не пользовалась таким успехом, как Кровавая свадьба, – консервативные критики обвинили драматурга в покушении на традиционные испанские ценности.

Неоконченная трагедия Дом Бернарды Альбы (La Casa de Bernarda Alba, 1935) считается третьей частью испанской трилогии. В ее основе – история пяти дочерей деспотичной матери, требующей неукоснительного выполнения строгих моральных предписаний. Но дочери хотят любить и пытаются найти свои способы покинуть материнский дом. Младшая, узнав, что ее возлюбленный стал жертвой ее безжалостной матери, кончает жизнь самоубийством. Роль Бернарды была специально написана для великой трагической актрисы Маргариты Ксиргу. И хотя при жизни Лорки пьеса не была поставлена, она считается его высшим достижением в драматургии.

Сам он больше ценил свои драматургические сюрреалистические эксперименты, разрушавшие нормы театрального реализма, – Когда пройдет пять лет и Аудитория.

Последнее поэтическое произведение относится к 1935 – Плач по Игнасио Cанчесу Мехиасу (Llanto por Ignacio Sanchez Mehias) было написано в память его погибшего друга – знаменитого тореадора.

Летом 1936 перед запланированной поездкой в Мексику поехал на родину. В Испании начиналась гражданская война, и на четвертый день его пребывания в Гранаде вспыхнул военный мятеж на юге Испании. Городской гарнизон присоединился к мятежникам, новые хозяева города стали проводить массовые аресты и расстрелы «левых» и сторонников республиканцев. Лорка не принадлежал ни к какой политической партии, хотя и считался левым. 19 августа 1936 по приказу франкистского центра в Севилье вместе со школьным учителем и двумя матадорами он был расстрелян в овраге Виснар в предгорьях Сьерра-Невады.

За два месяца до смерти закончил первую часть Дома Бернарды Альбы и считал, что только приступает к своим основным произведениям. При франкистах произведения Лорки были объявлены вне закона и сожжены в Гранаде.

В основе многогранного творчества Лорки – архаические пласты народного сознания. В его поэзии звучат мотивы, близкие по настроению канте хондо, – передается атмосфера ночи, небытия, сумерек. Лорка писал: «Цыганская сигирийя начинается жутким криком, который делит мир на два идеальных полушария, это крик ушедших поколений, острая тоска по исчезнувшим эпохам, страстное воспоминание о любви под другой луной и другим ветром…». Лорка – один из самых любимых поэтов Испании, драматург, известный во всем мире, в том числе и в России.

Сочинения: Гарсиа Лорка Ф. Избр. произведения: В 2-х тт. М., 1986; Избранное в 2-х томах. Пер. с исп. М., Худож. лит, 1986; Гарсиа-Лорка Ф. Избранное. М., Детская литература, 1983; Письма Лорки. Пер. писем, предисл. и коммент. Малиновской Н. – В мире кн. М., 1987, № 2.

Ирина Ермакова

ЭТО - ПРОЛОГ

В этой книге всю душу

я хотел бы оставить.

Эта книга со мною

на пейзажи смотрела

и святые часы прожила.

Как больно за книги!

Нам дают они в руки

и розы, и звезды,

и медленно сами уходят.

Как томительно видеть

те страданья и муки,

которыми сердце

свой алтарь украшает!

Видеть призраки жизней,

что проходят - и тают,

обнаженное сердце

на бескрылом Пегасе;

видеть жизнь, видеть смерть,

видеть синтез вселенной:

встречаясь в пространстве,

сливаются вместе они.

Стихотворная книга -

это мертвая осень;

стихи - это черные листья

дуновение ветра:

он стихи погружает

в грудь людей, как в пространство.

Поэт - это дерево

с плодами печали:

оно плачет над тем, что любит,

а листья увяли.

Поэт - это медиум

природы и жизни, -

их величие он раскрывает

при помощи слов.

Поэт понимает

все, что непонятно,

и ненависть противоречий

называет он дружбой.

Он знает: все тропы

равно невозможны,

и поэтому ночью по ним

он спокойно идет.

По книгам стихов,

среди роз кровавых,

печально проходят

извечные караваны;

они родили поэта,

и он вечерами плачет,

окруженный созданьями

собственных вымыслов.

Поэзия - горечь,

мед небесный, - он брызжет

из невидимых ульев,

где трудятся души.

Она - невозможность,

что внезапно возможна.

Это арфа, но струны -

пламена и сердца.

Она - жизнь, по которой

мы проходим с тоскою,

надеясь, что кормчий

без руля проведет наш корабль.

Стихотворные книги -

это звезды, что в строгой

тишине проплывают

по стране пустоты

и пишут на небе

серебром свои строки.

О глубокое горе -

и навек, без исхода!

поющих поэтов!

Я хотел бы оставить

ПЕСНЯ ЛЮБВИ

Песня любая -

Звезда голубая -

Я чувствую,

как в жилах

расплавив сердце раскаленной страстью,

струится ток багряного огня.

Так погаси же,

женщина, пожар.

Ведь если в нем все выгорит дотла,

одна зола взойдет на пепелище,

Потупив взор, но воспаряя мыслью,

я брел и брел...

И по тропе времен

металась жизнь моя, желавшая желаний.

Пылила серая дорога, но однажды

увидел я цветущий луг

наполненную жизнью, и мерцанием,

Ты, розовая женщина, - как роза:

ведь и ее девичье тело обвенчали

с твоим тончайшим запахом разлуки,

с тоской неизречимой по печали.

САД СМУГЛЯНО

(Фрагменты)

В серебряные барабаны

струи фонтана.

Ткут полотна ветра

листья и лозы,

подкрашивают ароматом

дикие розы.

И с ними в ладу

обращает луну

в звезду.

Мария - Утоли мои печали,

тебя мне видеть довелось

в лимонной роще, где пели струи

источника слез.

Ты лучшая из роз!

Мария - Утоли мои печали,

тебя мне видеть довелось.

Твои глаза хрусталей светлее,

туманы кос.

Ты лучшая из роз!

Мария - Утоли мои печали,

тебя мне видеть довелось.

Где та перчатка лунного цвета

и первых рос?

Ты - лучшая из роз!

ЛИМОННАЯ РОЩА

Лимонная роща.

моих младенческих снов.

Лимонная роша.

В гнездах

янтарных грудей

твой воздух.

Лимонная роща.

ты бризы морские нянчишь.

Лимонная роща.

Сад апельсиновый.

Без чувств,

недугом сломленный

и обескровленный.

Лимонная роща.

видала, как взмахом руки

любовь мою подрубили.

Лимонная роща.

Любовь моя детская, сердца тоска

без роз и без посошка.

СЮИТА ВОДЫ

В черной, черной воде

деревья погребены,

маргаритки

По дороге, выжженной солнцем,

идут три вола.

А по воздуху летит соловей -

сердце дерева.

Я сохранил бы в памяти,

как сувенир серебряный,

частицу глыбы росной.

Среди равнин безлесных

прозрачный пруд светлеется,

родник потухший.

Кто срубил длинный стебель

(Нам оставил корни подводные.)

Как легко могли бы мы срезать

белоснежные венчики

акации вечной!

Снова с букетом ириса

я тебя оставляю, прощаясь.

Любовь моей ночи!

И вдовушкой звездного света

тебя нахожу, встречая...

Властитель сумрачных

Я иду по своей дороге.

Через тысячу лет

меня ты увидишь.

Любовь моей ночи!

По тропинке лазурной,

властитель сумрачных

я своей дорогой последую.

Пока не вместится в сердце мое

вселенная.

Мы жили в сотах

стеклянных

улья, воздушного улья!

Целовались мы

сквозь стекло.

Замечательная тюрьма,

ворота которой -

Холодные звезды

висят над дорогами.

Проходят люди и звери

по дымным лесистым тропам.

И тихо вздыхают хижины,

когда заря занимается.

Раздается хряск

Горы, леса, хутора

сотрясаются, как цистерны.

Под уларами

отражение.

Можно сказать

что угодно:

апельсин или звезда,

русло реки или небо.

О, стрела,

это стрела золотая,

блуждающая над ветром.

Гамма благоуханий,

ниспадающая

(ансамблем полутонов).

Гамма лунных сияний,

возрастающая

СЮИТА ЗЕРКАЛ

по зеркалу.

в каждой руке.

Дрожит его лик

и множится.

А черные взгляды

сердцем его

полнятся.

ОГРОМНОЕ ЗЕРКАЛО

под зеркалом огромным.

Человек - живая лазурь!

Донья Луна.

(Может, ртуть пролилась?)

Навряд ли.

Что за мальчик засветил

ее фонарик?

Мелькнет мотылек,

и все погрузится во мрак.

Молчите... тишина!

Ведь этот светляк -

Все вокруг - раскрытый веер.

Брат, открой свои объятья.

Бог - лишь точка впереди.

Птица поет

от одиночества.

Воздух множится.

Мы слышим не ушами,

а зеркалами.

Все мы ходим

по зеркалу

незрячему,

по стеклу

прозрачному.

Если б ирисы росли

лепестками вниз,

если б розаны цвели

лепестками вниз,

если б корни видели

звезды и высь,

а умерший спал

с открытыми глазами,

"все мы явили бы - лебедями.

ФАНТАЗИЯ

За гладью зеркальной -

погасшие звезды

и девочка-радуга,

спящая крепко.

За гладью зеркальной -

покой бесконечный,

гнездовье затиший

бескрылых и вечных.

Зеркальная гладь -

это мумия водная,

ты в полночь закроешься

ракушкой света.

Зеркальная гладь -

первородные росы,

упавшая в вечер

раскрытая книга и эхо, ставшее

СИНТОИЗМ

Золотые колокольчики.

Пагода - дракон.

Дзинь, дзинь, дзинь

над рисовым простором.

Родник изначальный,

источник правды.

А где-то вдали -

розовые цапли

и вулкан увядший.

В них столько тропинок,

распахнутых настежь.

Там - два перекрестка

тенистых и влажных.

Смерть - частая гостья

с полей этих тайных.

(Срезает садовницей

слезные маки.)

В зрачках горизонтов

вовек не отыщешь.

В глазах мы блуждаем,

как в девственной сельве.

И в замок "Войдешь,

а назад не воротишься"

проходим по

радужной оболочке.

О, мальчик безлюбый,

да спасет тебя бог

от зарослей красных плюща.

Елена, ты галстуки вышиваешь,

но бойся захожего странника.

Адам и Ева.

Стараньями змия

разбилось зеркало

на сотню осколков.

яблоко было.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ СПЯЩЕМУ ЗЕРКАЛУ

взглядов беспокойных.

Баюшки-баю.

Сон не потревожат

бабочка ночная,

слово, или фраза,

или луч-пролаза

из замочной шелки.

Баюшки-баю.

Ты похоже,

на мое сердечко.

Сад мой, где любовь

Ждет со мною встречи.

Спи себе спокойно,

пробудись же, если

на губах моих умрет

поцелуй последний.

Бременеющий радугами

разбивает над листьями

зеркала в звезды.

СМЯТЕНИЕ

Неужели сердце мое -

это сердце твое?

Кто же мысли мои отражает?

Кто мне эту страсть

беспочвенную

Почему мой наряд

меняет цвета?

Все - скрещение дорог на свете.

Отчего же ты видишь на небе

столько звезд?

Брат, это ты

И чьи это руки

так охладели?

Я вижу себя в огнях зарницы,

и людской муравейник

в сердце моем копошится.

устал размышлять,

очки протирает

со вздохом,

катится кубарем под гору,

падучие звезды

А филин, хохлясь, крыльями бьет

БЕЗНАДЕЖНАЯ ПЕСНЯ

Сливаются реки,

свиваются травы.

развеян ветрами.

Войдет благовещенье

в дом к обрученным,

и девушки встанут утрами

и вышьют сердца свои

шелком зеленым.

ИЗВЕЧНЫЙ УГОЛ

Земля и небо,

извечный угол

(а биссектрисой

пусть ветер будет).

Дорога и небо,

гигантский угол

(а биссектрисой

ТОПОЛЬ И БАШНЯ

Тень живого великолепья

и тень столетий.

Тень певуче-зеленая

и тень, с землей обрученная.

Камень и ветер смотрят врагами,

Пора проститься с сердцем однозвучным,

с напевом безупречнее алмаза -

без вас, боровших северные ветры,

один останусь сиро и безгласо.

Полярной обезглавленной звездою.

Обломком затонувшего компаса.

СИРЕНА И КАРАБИНЕР

(Отрывки)

Впечатанная в сумрак трехгранная олива,

и треугольный профиль взметнувшая волна...

И розовое небо на западе залива

напряжено, как будто купальщика спина.

Дельфин проделал "мостик", резвясь в воде вечерней,

и крылья расправляют, как птицы, корабли.

Далекий холм сочится бальзамом и свеченьем,

а лунный шар неслышно отчалил от земли.

У пристани матросы запели на закате...

Шумит бамбук в их песнях, в припевах стынет снег,

и светятся походы по ненадежной карте

в глазах, глядящих хмуро из-под опухших век.

как в яблочную мякоть, в пунцовый небосвод...

на бой с пиратским флагом и со стихией вол.

Ночь кобылицей черной ворвется в тишь залива,

толкнув в латинский парус нерасторопный челн, -

и море, что вздыхало, как грация, стыдливо,

внезапно страсть познает в гортанных стонах волн.

О тающие в танце средь луга голубого,

примите дар мой, музы, и услужите мне:

пусть девять ваших песен в единственное слово

ЭСТАМП НЕБА

ни с кем не помолвлены.

А такие красивые!

Они ждут поклонника,

чтоб он их отвез

в их Венецию, идеально счастливую.

Они каждую ночь подходят

к решеткам оконным -

тысяча этажей на небе! -

и подают сигналы влюбленным

в морях темноты,

где сами тонут.

Но, девушки, подождите,

чтоб я умер, и утром, рано,

вас похищу одну за другою

ТРИ РАССКАЗА ПРО ВЕТЕР

Был красным ветер вдалеке,

зарей зажженный.

Потом струился по реке -

Потом он был и синь и желт.

тугою радугой взошел

над полем.

Запружен ветер, как ручей.

Объяты дрожью

и водоросли тополей,

и сердце - тоже.

Неслышно солнце

склонилось в небе...

Пять пополудни.

Ветер спит.

И птицы немы.

Как локон,

вьется бриз,

как плющ,

как стружка -

завитками.

Проклевывается,

в лесу под камнем.

Бальзамом белым напоит

ущелье он до края

и будет биться

Кто замуж выходит

за ветер?

Госпожа всех желаний

на свете.

Что дарит ей к свадьбе

Из золота вихри

и карты всех стран на свете.

А что она ему дарит?

Она в сердце впускает ветер.

Скажи ее имя.

Ее имя держат в секрете.

(За окном школы - звездный полог.)

ОДИНОЧЕСТВО

В ПАМЯТЬ ЛУИСА ДЕ ЛЕОН

Красота недоступная!

Ищет ли мир это белое,

вечное и завершенное небытие?

Хорхе Гильен

Погруженное в мысли свои неизменно,

одиночество реет над камнем смертью, заботой,

где, свободный и пленный,

застыл в белизне полета

раненный холодом свет, напевающий что-то.

Не имеющее архитектуры

одиночество в стиле молчанья!

Поднимаясь над рощею хмурой,

ты стираешь незримые грани,

и они никогда твою темную плоть не поранят.

В твоей глубине позабыты

крови моей лихорадочный трепет,

мой пояс, узором расшитый,

и разбитые цепи,

и чахлая роза, которую смяли песчаные степи.

Цветок моего пораженья!

Над глухими огнями и бледной тоскою,

когда затухает движенье

и узел разрублен незримой рукою,

от тебя растекаются тонкие волны покоя.

В песне протяжной

льется из горла его и взлетает

над тростником, что к воде свои стебли склоняет.

Украшает розою белой

берег реки божество молодое,

роща запела,

звучанье природы удвоив

и музыку листьев сливая с журчащей водою,

Бессмертники хором

у неба бессмертия просят

и своим беспокойным узором

ранят взоры колосьев

и на карту печали свои очертанья наносят.

Арфа, ее золотые рыданья

охвачены страстью одною -

отыскать в глубине мирозданья

(о звуки, рожденные хрупкой весною!),

отыскать, одиночество, царство твое ледяное.

Но по-прежнему недостижимо

ты для раненых звуков с их кровью зеленой,

и нет высоты обозримой,

и нет глубины покоренной,

откуда к тебе доносились бы наши рыданья и стоны.

НА СМЕРТЬ ХОСЕ ДЕ СИРИА-И-ЭСКАЛАНТЕ

Кто скажет теперь, что жил ты на свете?

Врывается боль в полумрак озаренный.

Заря без тебя разукрасит газоны.

Бред пепельно-серых цветов на рассвете

твой череп наполнит таинственным звоном.

О, светлая боль и незримые сети!

Небытие и луны корона!

Корона луны! И своей рукою

я брошу цветок твой в весенние воды,

и вдаль унесется он вместе с рекою.

Тебя поглотили холодные своды;

и память о мире с его суетою

сотрут, о мой друг, бесконечные годы.

На стылых мхах, мерцающих уныло,

мой профиль не изменит очертаний;

в нем, зеркале безгрешном, пульс чеканный

недремлющее слово преломило.

И если струны струй и плющ бескрылый -

лишь бренной плоти символ первозданный,

мой профиль станет на гряде песчаной

причудливым безмолвьем крокодила.

И пусть язык агоний голубиных

познает вкус не пламени, а дрока,

растущего в урочищах пустынных, -

как символ силы, сломленной до срока,

останусь я в измятых георгинах

и в стеблях трав, растоптанных жестоко.

Я боюсь потерять это светлое чудо,

что в глазах твоих влажных застыло в молчанье,

я боюсь этой ночи, в которой не буду

прикасаться лицом к твоей розе дыханья.

Я боюсь, что ветвей моих мертвая груда

устилать этот берег таинственный станет;

я носить не хочу за собою повсюду

те плоды, где укроются черви страданья.

Если клад мой заветный взяла ты с собою,

если ты моя боль, что пощады не просит,

если даже совсем ничего я не стою, -

пусть последний мой колос утрата не скосит

и пусть будет поток твой усыпан листвою,

что роняет моя уходящая осень.

ПОЭТ ПРОСИТ СВОЮ ЛЮБОВЬ, ЧТОБЫ ОНА ЕМУ НАПИСАЛА

Любовь глубинная, как смерть, как весны,

напрасно жду я писем и решений;

цветок увял, и больше нет сомнений:

жить, потеряв себя в тебе, несносно.

Бессмертен воздух. Камень жесткий, косный

не знает и не избегает тени.

Не нужен сердцу для его борений

мед ледяной, - луна им поит сосны.

Я выстрадал тебя. Вскрывая вены

в бою голубки с тигром, змей с цветами,

я кровью обдавал твой стан мгновенно.

Наполни же мой дикий бред словами

иль дай мне жить в ночи самозабвенной,

в ночи души с неведомыми снами.

ПЕСНЯ О МАЛЕНЬКОЙ СМЕРТИ

Мшистых лун неживая равнина

и ушедшей под землю крови.

Равнина крови старинной.

Свет вчерашний и свет грядущий.

Тонких трав неживое небо.

В лунном мареве смерть я встретил.

Неживая земная равнина.

Очертанья маленькой смерти.

На высокой кровле собака.

И рукою левою косо

пересек я сухих цветов

прерывистые утесы.

Над собором из пепла - ветер.

Свет и мрак, над песком встающий.

Очертанья маленькой смерти.

Смерть и я - на виду у смерти.

Человек одинокий, и рядом

очертанья маленькой смерти.

И луны неживая равнина.

И колеблется снег и стонет

за дверьми, в тишине пустынной.

Человек - и что же? Все это:

человек одинокий, и рядом

смерть. Равнина. Дыханье света.

НОЧНАЯ ПЕСНЯ АНДАЛУЗСКИХ МОРЯКОВ

От Кадиса до Гибралтара

дорога бежала.

Там все мои вздохи море

в пути считало.

Ах, девушка, мало ли

кораблей в гавани Малаги!

От Кадиса и до Севильи

сады лимонные встали.

Деревья все мои вздохи

в пути считали.

Ах, девушка, мало ли

кораблей в гавани Малаги!

От Севильи и до Кармоны

ножа не достанешь.

Серп месяца режет воздух,

и воздух уносит рану.

Ах, парень, волна

моего уносит коня!

Я шел мимо мертвых градирен,

и ты, любовь, позабылась.

Кто хочет сердце найти,

пусть спросит, как это случилось.

Ах, парень, волна

моего уносит коня!

Кадис, сюда не ходи,

здесь море тебя догонит.

Севилья, встань во весь рост,

иначе в реке утонешь.

Ах, девушка!

Ах, парень!

Дорога бежала.

Кораблей в гавани мало ли!

А на площади холодно стало!

(Стихи для мертвых)

Я отсеку себе правую руку.

Терпенье.

У меня две перчатки: из шелка и ртути.

Терпенье.

Не плачь. И молчи.

Пусть никто нас не слышит.

Терпенье.

Едва распахнулись двери -

упали статуи наземь.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

(Мерседес, мертвой)

Ты не дышишь, уснувши.

Из дубовых досок твоя лодка на суше.

Спи, принцесса страны нездешней.

Твое тело белеет в ночи кромешной.

Твое тело, как земля, ледяное.

Спи. Проходит рассвет стороною.

Ты уплываешь, уснувши.

Из тумана и сна твоя лодка на суше.

Если ты услышишь: плачет

горький олеандр сквозь тишину,

что ты сделаешь, любовь моя?

Вздохну.

Если ты увидишь, что тебя

свет зовет с собою, уходя,

что ты сделаешь, любовь моя?

Море вспомню я.

Если под оливами в саду

я скажу тебе: "Люблю тебя", -

что ты сделаешь, любовь моя?

ЧЕРНЫЕ ЛУНЫ

Над берегом черные луны,

и море в агатовом свете.

Вдогонку мне плачут

мои нерожденные дети.

Отеи, не бросай нас, останься!

У младшего сложены руки...

Зрачки мои льются.

Поют петухи по округе.

А море вдали каменеет

под маской волнистого смеха.

Отец, не бросай нас!..

ТИХИЕ ВОДЫ

Глаза мои к низовью

плывут рекою...

С печалью и любовью

плывут рекою...

(Отсчитывает сердце

часы покоя.)

Плывут сухие травы

дорогой к устью...

Светла и величава

дорога к устью...

(Не время ли в дорогу,

спросило сердце с грустью.)

ПРОЩАНЬЕ

Прощаюсь

у края дороги.

Угадывая родное,

спешил я на плач далекий -

а плакали надо мною.

Прощаюсь

у края дороги.

Иною, нездешней дорогой

уйду с перепутья

будить невеселую память

о черной минуте.

Не стану я влажною дрожью

звезды на восходе.

Вернулся я в белую рощу

беззвучных мелодий.

ГАРСИА ЛОРКА, ФЕДЕРИКО (Garcia Lorka, Federico) (1898–1936) – испанский поэт и драматург.

Родился 5 июня 1898 в селении Фуэнте-Вакерос близ Гранады в семье андалузского землевладельца. С детства увлекался живописью, занимался музыкой. В подростковом возрасте начал писать стихи и декламировал их в местных кафе.

Изучал право в Гранадском университете. В 1918 опубликовал книгу прозы, написанную по впечатлениям от поездки в Кастилию. В 1919 перевелся в Мадридский университет на отделение литературы. Организовывал театральные представления, выступал с публичным чтением своих стихов. В это время его имя ассоциировалось с группой «Поколение 27», к которой относились также Сальвадор Дали , Луис Бунюэль , поэт Рафаэль Альберти.

В 1921 вышла первая Книга стихов (Libro de poemas) , в которой чувствуется влияние Дарио и Хименеса , при этом поэзию Лорки отличает близость к народной культуре и особая музыкальность стиха. Второй поэтический сборник Песни (Canciones , 1927) передает драматическое видение жизни, присущее андалузским народным песням. В это время увлекался древним традиционным андалузским «глубоким пением» (cante jondo), участвовал в организации фестивалей. Занимался живописью – в 1927 в Барселоне состоялась его выставка.

С 1929 возглавлял студенческую театральную труппу Балаган (La Barraca ). Ее участники старались возродить интерес к классической национальной драматургии – разъезжали по селам с постановками испанской классики – Лопе де Веги , Кальдерона , Сервантеса . Первый театральный успех Лорки был связан с постановкой пьесы Мариана Пинеда (Mariana Pineda , 1929) с декорациями Сальвадора Дали – исторической поэмы в стихах о гибели замученной за участие в тайной деятельности против тирана Фердинанда VII жительницы Гранады.

Наибольшую известность Лорке-поэту в Испании и за ее пределами принесли поэтические сборники Цыганские баллады (Romancero gitano , 1928) и Поэма о канте хондо (El Poema del cante jondo , 1931), после которых за ним утвердилась слава «цыганского поэта». В них наиболее полно проявились характерные черты дарования Лорки – он воспринимает жизнь фатально, как роковое предначертание, лиризм исполнен огромного эмоционального накала.

Сочинения: Гарсиа Лорка Ф. Избр. произведения : В 2-х тт.М., 1986; Избранное в 2-х томах. Пер. с исп. М., Худож. лит, 1986; Гарсиа-Лорка Ф. Избранное . М., Детская литература, 1983; Письма Лорки . Пер. писем, предисл. и коммент. Малиновской Н.–В мире кн.М., 1987, № 2.

Ирина Ермакова

В Испании, щедро одаренной поэтами и драматургами, нет и не будет второго такого же, как Федерико Гарсиа Лорка – человека, который превратился в символ, архетип поэта в жизни и в смерти. Еще живы люди, знавшие его, и все равно Гарсиа Лорка, известный всему миру, ускользает от чересчур пристального взгляда истории. Он родился 120 лет назад, но его стихи, пьесы и эссе – те, которые удалось собрать, иногда почти чудом – удивительно созвучны нам сегодня – и, скорее всего, и следующие поколения будут читать их, как будто они написаны для них и про них. А вместе с тем эти стихи – голос Испании, они плоть от плоти народных песен, древние, как колыбельные Сеговии.

Федерико родился в богатой и уважаемой семье. Его отец, дон Федерико Гарсиа Родригес, сделал состояние, выращивая сахарную свеклу и производя сахар. По воспоминаниям, он был человеком честным, простым и серьезным. Решив жениться вторым браком (первая его жена умерла бездетной) на скромной учительнице Висенте Лорке Ромеро, младшей его десятью годами, дон Федерико едва не поссорился с родней: те считали этот брак мезальянсом. В Испании гордятся чистотой крови и семейными связями, и здесь донье Висенте особенно похвастаться было нечем. Зато она была скромна, образованна, весьма начитанна – и дон Федерико ни разу не пожалел потом о своем выборе. Вскоре у них родился первенец, Федерико дель Саградо Корасон де Хесус, фамилию ребенку, по обычаю, дали двойную – Гарсиа Лорка, соединив фамилии отца и матери. Так в городишке Фуэнте-Вакерос («Пастуший ручей») родился поэт, которого назовут гордостью и сердцем Испании. Одну из улиц Фуэнте Вакерос переименуют в улицу Федерико Гарсиа Лорки еще при жизни поэта.

В семье было четверо детей – через четыре года у Федерико родится младший братик Франсиско, а позже – две сестры Мария Консепсьон и Изабель. Детство Лорки было лучшей порой его жизни, среди родных, души в нем не чаявшим, в зелени Андалусии, где все росло и цвело, где всегда звучала музыка. В доме около церкви, где жило семейство, вся жизнь проходила под перезвон колоколов – эти колокола Гранады потом будут звенеть в его стихах:

Колокола слушают из тумана
андалузские девушки
утром рано
и встречают рассветные перезвоны,
запевая заветные
песни-стоны.

По отцовской линии в семье было множество талантов – отец прекрасно играл на гитаре и охотно музицировал, тетка Изабель, так и не вышедшая замуж и посвятившая себя заботе о племянниках, чудесно пела, один из дядюшек был известным поэтом, бабушка играла на фортепиано. Сам Федерико с детских лет занимался музыкой, его учитель прочил ему большое будущее. В семье царил настоящий культ музыки – и особенно – народных песен. Музыки – и историй. Юный Федерико, неловкий и не слишком складный, но наделенный чуткостью и живым воображением, рос среди местных легенд о свирепых маврах, жутковатых историй о кровавых стычках разбойников с королевскими солдатами, о трагической гибели красавцев-героев, о подлых предателях и верности до гроба. Мать и бабушка знали огромное количество народных романсов – каждый был рассказом о небывалых делах. Подростком он страстно влюбится в театр марионеток, сам будет вырезать из бумаги кукол, с помощью бабушки станет мастерить костюмы и декорации. Эта любовь не утихнет и в зрелые годы.

В 1909 г. семья переехала в Гранаду, где и жила потом больше 10 лет. Учеба давалась Федерико с переменным успехом – с математикой он был не в ладах, да и крепким здоровьем не отличался, в отличие от более уравновешенного и спокойного младшего брата. Собственно, в лицей после колледжа юный Гарсиа Лорка поступил лишь с третьей попытки. Отец не жалел средств на образование детей, оплачивая частных педагогов,у Федерико был открыт счет в книжнм магазине – он мог выбирать любые книги, сколько душе угодно. Среди проглоченных им были и довольно рискованные – например, Оскар Уайльд. И все же юноше из хорошей семьи полагалось заниматься чем-то солидным. Театр, стихи, музыка – все это никак не тянуло на серьезное занятие, подобающее мужчине. Хорошим делом была бы медицина, а еще лучше – юриспруденция. Федерико Гарсиа Лорка поступил на правовой факультет гранадского университета, как того желали родители, – но при этом выговорил себе право учиться и на факультете словесности. Юристом он, как и многие его будущие друзья, быть не собирался, но честно тянул эту лямку. Вряд ли ему удалось бы получить диплом, если бы не Франсиско,который действительно стал первоклассным юристом – и помог брату завершить наконец это мучение. И все же именно на юридическом факультете Федерико встретится с человеком, который станет для него посланцем судьбы. Преподаватель права Фернандо де лос Риос познакомился с Лоркой еще до того, как тот стал его студентом. Де лос Риос руководил кружком «Атенео», где Лорка неоднократно давал концерты фортепианной музыки. А преподаватель словесности Мартин Домингес Берруэта, сразу оценив одаренного юношу, взял его вместе с другими студентами в познавательное путешествие по Испании, открыв перед семнадцатилетним Федерико Испанию во всем ее великолепии. Впоследствии по результатам своих путешествий Федерико написал книгу «Впечатления и пейзажи» – смесь дорожных воспоминаний и эссе о национальном характере и истории Испании – деньги на издательство книги дал дон Федерико, в общем-то, довольный, что книга его старшего сына вызвала одобрение уважаемых людей. Книга была написана прозой, но это уже была проза поэта.

В Гранаде при местном ресторанчике «Аламеда» собирался интеллектуальный цвет города – поэты, переводчики, музыканты, молодая профессура университета. Их собрания проходили в закутке «Аламеды» – под лестницей, где помещалось от силы два-три столика, и свое общество они называли «Закоулком», а себя – «закоулочниками». Гарсиа Лорка практически сразу вошел в этот избранный круг – поначалу как незаурядный музыкант, но потом его проза мало-помалу стала появляться в издаваемом кружком журнале, а вскоре поэзия властно предъявила права на Федерико. Молодые «закоулочники» каждый вечер читали свои новые стихи, спорили до хрипоты о путях развития искусства, а однажды задумали поиздеваться над литературными журналами. Компания придумала поэта Исидора Капдепона, испанского брата Козьмы Пруткова. Тот писал в худших традициях современной – а на самом деле – безумно старомодной – литературы. Сентиментальный, велеречивый и косноязычный, Исидор Капдепон тем не менее пришелся ко двору в литературных журналах, практически никто из редакторов не заподозрил подвоха, крайне потешая гранадских гениев из-под лестницы в ресторане.

Со временем стало понятно, что в Гранаде Лорке тесно. Друзья убеждали его, что настало время покинуть Гранаду и отправиться в Мадрид. Решающим фактором стала рекомендация профессора Фернандо де лос Риоса: он обещал помочь талантливому ученику перевестись в столичный вуз – и сдержал слово. Лорка отправился в Институт свободного образования, с 1876 года украшавшего собой столицу. Этот институт был основан профессурой, некогда изгнанной из Мадридского университета за чрезмерно свободный образ мыслей, – и стал настоящим светочем просвещения. В Институте были созданы уникальные условия для обучения: туда приезжал читать лекции весь цвет научного сообщества и мировой культуры: от Честертона и Стравинского до Эйнштейна, Уэллса и Поля Валери, и, разумеется, все ведущие ученые Испании, была роскошная библиотека, оборудованные лаборатории, в которых занимались естественники и медики – а также все желающие. Учились там и девушки, но проживали, разумеется, отдельно. Осуществлялся ряд специальных просветительских программ: учащиеся и профессура принимали участие в фольклорных экспедициях, в просветительских мероприятиях – читали лекции в городах и отдаленных селах, ставили спектакли, выпускали свой журнал, переводили на испанский лучшие образцы мировой литературы и фундаментальные научные труды. Очень большое внимание, разумеется, уделялось народной культуре – полузатонувшему материку, который медленно погружался во тьму и небытие, подменяясь в обывательском сознании неким клишированным суррогатом. Примерно то же самое происходило и в России, когда матрешки, павлово-посадские платочки и хохломской кич практически вытеснили реальный пласт настоящего фольклора, а ансамбль «Березка» для многих стал патентованным представителем народного танца. А в знаменитой Резиденции – студенческом небольшом городке (три здания на плато Месета) даже шторы были вытканы и вышиты вручную старухами из Богом забытых испанских деревень. Там, в Резиденции, сложилась совершенно уникальная атмосфера – сродни той, которую опишет Герман Гессе в своей знаменитой «Игре в бисер». В 2007 году Резиденция была объявлена достоянем Европы. В такой вот Касталии и оказался Федерико, по рекомендации и с помощью своего учителя. Там он через некоторое время нашел друзей – Сальвадора Дали и Луиса Бунюэля. Эта троица скоро стала неразлучной. Впрочем, Гарсиа Лорку обожали все – за его добрый и приветливый нрав, веселую готовность к любым сумасбродствам, преданность дружбе – и за его гениальность, о которой знали все и которая выделяла его даже среди блестящей плеяды молодых талантов, собравшейся в стенах Института свободного образования. Талантливая молодежь – вместе со своими учителями – ставила перед собой новые амбициозные задачи – ни много ни мало реформировать испанскую литературу и испанское мироощущение, вновь возродить почти забытую и потускневшую культуру Испании, вернуть народу его достояние – литературу и драматургию Золотого века и сокровища фольклора. Собственно, воспитанники Института стали гордостью Испании, это был беспрецедентный взлет испанской культуры – увы, более не повторившийся никогда.

Фернандо де лос Риос оказал своему ученику огромную услугу, когда представил его лучшему на те поры поэту Испании - Хуану Рамону Хименесу (будущему Нобелевскому лауреату). Тот выслушал застенчивого юношу – и взял под свою опеку. Рекомендации Хименеса открыли перед Федерико все двери. Он сразу же окунулся в кипящую культурную жизнь Мадрида 20-х годов. Он пишет пьесу для новаторского театра «Эсклаво» - и хотя пьеса, еще полудетская, с треском проваливается, но театр забирает Федерико навсегда. Он сопровождает маститого ученого Рамона Менендеса (исследователя и автор фундаментальных трудов по истории романса, издателя «Сида Кампеадора») в его странствиях по Гранаде в поисках народных романсов. Он готов бесконечно играть на фортепиано, стоявшем в Резиденции, а столько вариаций народных песен, сколько знает Федерико, не знает в Институте практически никто – он же родом из Андалузии, поющего сердца Испании. И, наконец, вместе с великим композитором Мануэлем де Фальей, другом Дебюсси и Равеля, Лорка устраивает первый конкурс-фестиваль Канте-хонда, народной музыки. Это требовало огромной подготовительной работы – надо было отыскать народных певцов, уговорить их приехать в Мадрид, а заодно объяснить всем вокруг, что же это такое – канте-хондо. Умирали старики, которые знали эти песни и умели петь их так, чтобы вскрыть вены испанской народной музыки. Для современников Лорки канте-хондо было чем-то низким, бессмысленным и недостойным внимания. Лорка бросался со всем жаром своего поэтического слова на защиту обожаемой им народной музыки: «Нельзя допустить, чтобы самые глубокие и волнующие песни нашей таинственной души обзывали кабацкими, грязными; нельзя допустить, чтобы нить, связывающая нас с загадочным Востоком, была натянута на гриф кабацкой гитары; нельзя допустить, чтобы алмазное сердце наших песен пачкали дешевым вином руки подонков» . Он буквально заставлял тех, кто слушал его лекции, опомниться, онеметь от восторга, влюбиться и ужаснуться красоте этого почти утраченного наследия – красоте и жуткой ледяной глубине этих напевов. «Цыганская сигирийя начинается жутким криком, который делит мир на два идеальных полушария, это крик ушедших поколений, острая тоска по исчезнувшим эпохам, страстное воспоминание о любви под другой луной и другим ветром». Лекция его, позднее ставшая эссе, – это безупречное научное изложение, со ссылками на авторитетное мнение композиторов, с доказательством, почему предмет его исследования достоин труда и внимания. И со всем тем – это страстный крик смертельной любви, в котором узнается истинный поэт Гарсиа Лорка, в чьем горле всегда бьется дуэнде.

Через десять лет он опубликует, нехотя и не торопясь, сборник «Стихи о канте-хондо», которые написал в то время, когда с Мануэлем де Фалья готовил первый фестиваль канте-хондо и фламенко. Он не любил публиковать свои стихи, предпочитая читать их вслух – на всех концертах, на всех вечерах. Друзья звали его «хуглар» – мы бы сказали, трубадур, трувор, звучащий поэт. Лорка считал, что напечатанные стихи – умирают, поэтому не торопился в издательства, даже когда был на вершине своей славы. Уже давно издали увесистые стопки книжек те поэты, которые слепо подражали ему, а у самого Лорки не было ничего, кроме детского сборника путевых размышлений. Стихи его жили сами по себе – записанные на клочках бумаги, раздаренные друзьям и знакомым, порхающие с уст на уста. И трудно представить, сколько же из них оказалось потерянно, выброшено по недомыслию в мусор, сколько сгорело вместе с архивами во время Гражданской войны. Этот горестный счет мы даже не можем произвести.

В 23 году – Гарсиа Лорка и де Фалья осуществили еще один проект – на сей раз связанный с кукольным театром, привлекавшим обоих. Начиналось все практически с пустяка – для сестренок и их подружек Лорка задумал кукольный спектакль к Рождеству. Но детская забава превратилась в шедевр – настоящую лабораторию. Федерико обработал старинную андалузскую сказку и средневековую религиозную пьесу, де Фалья написал музыку к спектаклю, а их друг, Эрменехильдо Ланс, лучший кукольник Гранады, смастерил кукол. Кукольные представления Лорки и де Фальи имели большой успех. Увы, во времена Франко народный кукольный театр Андалусии кончился – из-за чрезмерной свободы и карнавальной раскованности этого грубого, но совершенно народного действа он оказался под запретом – и за 50 лет запрета традиция прервалась и умерла.

Благодаря щедрой помощи отца, Лорка мог не думать о хлебе насущном – и жил, учился, защитил наконец-то диплом юриста – с помощью младшего брата, и занимался тем, чем ему было угодно, – читал лекции, пропагандировал народное искусство, увлекался кукольным театром, писал пьесы для театра человеческого, записывал пластинки канте-хондо, аккомпанируя на фортепиано актрисе Ла Архентините – «Аргентиночке», подруге его товарища Игнасио Санчеса Мехиаса – писатели и тореадора, а значит, испанца в высшей степени. Некоторые народные песни, кстати, остались известны лишь благодаря этой чудом уцелевшей пластинке, так деньги простого испанского труженика дона Фернандо оказались, неожиданно для него самого, инвестированными в подлинную народную культуру. Лорка и его друзья уже не были восторженными и робкими – или дерзкими – юнцами, врывавшимися в мир взрослых. Теперь культура Испании была в их руках.

Первым делом, сплотившим молодых людей, соединивших горячность юности и университетскую ученость, стало чествование практически забытого испанского поэта Луиса де Гонгоро, 300-летие со дня смерти которого отмечалось в 1927 году. Вернее, не отмечалось, поскольку Академия практически проигнорировала эту дату. И тогда дело в свои руки взяла группа молодых энтузиастов, откликнувшихся на призыв – прославить де Гонгоро так, как он того достоин. В ходе торжеств молодые люди решили заказать торжественный молебен за упокой де Гонгоро. Священник, не особенно интересовавшийся историей литературой, решил, что благочестивые кабальеро собираются молиться о ком-то недавно умершем, и спросил, кто из присутствующих родственник усопшего. Не сговариваясь, все показали на Федерико.

Труды энтузиастов не пропали даром – была подготовлена книга стихов де Гонгоро, прочитан целый ряд лекций о нем, и с 1927 года Луис де Гонгоро вошел в ряд признанных испанских классиков. А собрание молодых энтузиастов стало объединением – и получило название Поколение 27 года. Все они были примерно ровесники, со схожими судьбами – и все были готовы продолжать выбранный путь. Те из них, кто избрали научную карьеру, получили международное признание, читали лекции по испанской литературе и языку в Сорбонне и Кембридже. Художники постепенно отыскивали свой голос и свой почерк, оставаясь собой – и одновременно продвигая культуру Испании. Лорка по-прежнему принадлежал и поэзии, и театру. Он написал пьесу «Марьяна Пинеда», посвященную реальной исторической героине – уроженке Гранады, казненной за участие в заговоре против короля, преданной своим возлюбленным-революционером, но не выдавшей никого из заговорщиков. Пьесу долго не могли поставить – современники видели в ней остросоциальный намек на политические обстоятельства, но для Лорки это была история любви и муки, ведь цена настоящей любви – всегда смерть. Марьяна, вышившая знамя мятежа, стала персонажем народного романса, который поют на улицах гранадские дети. Дрогни она – и умерла бы навек. Она погибла – и стала бессмертной лилией и розой Гранады. Пассионарная актриса Маргарита Ксиргу, которая и должна была играть Марьяну, не в силах ждать, когда режиссер решится на постановку опасной пьесы, взяла все в свои руки – и не успокоилась, пока спектакль не был поставлен. Пьеса вызвала триумф – о позорном провале «Колдовства бабочки» все давно забыли. После «Марьяны Пинеды» Лорка оказался причислен к лику испанских драматургов. Маргарита Ксиргу стала его верным другом на всю жизнь. Другом, но не любовью.

1928 год был отмечен для Лорки высшим взлетом его литературной славы – увидели свет «Цыганские романсеро», самая, пожалуй, известная книга его стихов. В этом сборнике Лорка отошел от традиционного романса – который, в сущности, есть рассказ о некоем событии – почти баллада. В цыганских романсах Лорки слишком сильно бьется, бушует лирическое, страстное начало. Изначально книга называлась «Первым цыганским романсеро», и, очевидно, автор намеревался было продолжать – но… помешал ошеломительный успех, выпавший на долю этой книги. Лорка, мнительный и застенчивый, отчаялся, что видимо что-то было сделано не так. Очевидно, публика, рукоплескающая ему и превозносящая книгу, не увидела в ней главного. Слишком легко было бы увлечься мишурой и внешним блеском цыганщины, слишком легко профанировать – и он боялся, что для публики бубнов, вскриков и юбок будет довольно – и никто не пожелает всматриваться в глубокое темное течение древнего канте-хондо. Лорка неустанно толковал, комментировал и объяснял этот сборник. Шум, поднятый вокруг книги, и вправду великолепной, ее трескучий успех отвращал его, именно потому что не треска и аплодисментов он ждал. Он писал цыганское романсеро, потому что именно цыгане, древнейшие жители Андалусии, хранят темные корни канте-хонда. Для Лорки Андалусия – зерно всей Испании, а может, и Европы, на перекрестке, пересечении ислама и раннего христианства, мавров и костров Инквизиции. И цыгане – для него, их древняя и горькая культура – были словно средоточием Андалусии: прекрасными тенями, королями этой земли и бедным прахом от праха горькой страны, чеканящими серебро из луны – и окровавленными, ранеными в сердце и растерзанными испанской жандармерией.

Гарсиа Лорка полагал, что если возвысить цыган до литературного мифа, то они обретут бессмертие и защиту – превратятся в птиц, перестанут быть только лишь отверженными париями, не имеющими отношения к высокой культуре. Он желал, чтобы и все остальные увидели в цыганских романсах то же, что видел он – всю соль и горечь Адалузии. Он хотел сплавить цыганский миф с обыденностью – чтобы одно сияло сквозь другое. И боялся, что ему это не удалось и миф перевесил.

Лорка, уже ставший знаменитым, прославившийся и как поэт, и как драматург, и как лектор, при этом переживал тяжелые для него дни. Открытый и ясный, когда дело шло о том, что ему близко, верный товарищ, стремящийся помочь всем, кто нуждался в помощи, он был удивительно скрытен, когда дело касалось его самого. Кто бы ни был причиной его отчаяния, в католической Испании такая любовь была запретной – и еще и поэтому откровенность была невозможной. Он передал на хранение одному из своих друзей – молодому американскому поэту Филиппу Каммингсу – несколько дневниковых заметок и тетрадь, в которой выплеснул все свое отчаяние и обиду, и тот их сохранил нераспечатанными, как и обещал (а потом, опять же, по четкой инструкции, оставленной Лоркой, сжег, прочитав, спустя 25 лет после смерти друга). Называется ряд имен, в том числе Сальвадор Дали, но мы не знаем точно, из-за кого сердце Федерико было разбито, и надежд на счастье не оставалось, о чем он смутно, глухо проговаривался иногда в письмах к друзьям. В таком случае было бы хорошо сменить обстановку – и тут Лорке предоставилась такая возможность. Кроме того, ему было 30 лет, а он все еще зависел от отцовской помощи – и это тоже его тяготило. И вот все сложилось наилучшим образом в наихудших обстоятельствах, Лорке предложили почитать лекции в Америке, в Нью-Йорке. Для родных – он ехал туда подучить английский в языковой среде, и даже записался на соответствующий курс. Кроме того, в Нью-Йорк с лекциями отправлялся его бывший учитель – и неизменный друг де лос Риос, так что от природы нерешительный и медлительный, Федерико был бы в путешествии не один. В 1929 году они отправились через океан, навстречу Америке.

Еще до поездки Федерико не питал ни малейших иллюзий насчет Нью-Йорка – и город оправдал его наихудшие ожидания. Время Великой Депрессии не красило Большое Яблоко, люди ходили мрачные, будничные бытовые трагедии разыгрывались каждый день, кроме того, сами улицы – заплеванные, засыпанные мусором и стиснутые между камнями, наводили на андалузца Лорку смертельную тоску и ужас. Нью-Йорк предстал перед ним механическим бездушным адом, тянущимся вверх, переполненным хаотично бегущими людьми – и невыразимым одиночеством. Впрочем, было и то, что отозвалось в его сердце: это джаз в Гарлемских кварталах. Заманчиво представить себе сцену, как Федерико в «Коттон-клабе» слушает Луи Армстронга – что называется, «все лучшее сразу». Негры Америки затронули нужные струны в его душе – они были сродни его любимым цыганам: музыкальные, неукротимые, смиренные, отверженные и всем чужие. Джаз ли научил его полной свободе – или невозможный Сальвадор Дали, но в Нью-Йорке Лорка ударился в безудержный сюрреализм. Он написал там множество стихов, составивших книгу «Поэт в Нью-Йорке» – и книгу эту в эмиграции выпустили его друзья, уже после убийства Лорки. Его пьесы этого периода – «Публика» и «Когда пройдет пять лет» – душераздирающе грустны и да, сюрреалистичны. Среди всего драматургического наследия Гарсиа Лорки они, пожалуй, самые темные, и редкий режиссер принимает их к постановке. Кстати, английский Лорка так и не выучил: в кампусе, где он жил, было довольно испанцев, ему вполне хватало и общения, и добровольных помощников. Нью-Йорк и без того его угнетал и томил.
В 1930 году его позвали читать лекции на Кубе. Это было совсем другое дело! Там говорили по-испански. Там пели хабанеры, которые с таким искусством играла его тетушка Изабель (он даже возьмет автограф для матушки у автора ее любимой хабанеры «Ты», которую помнил с детства). Кубинские сигары курил его отец – и Куба была картинкой с коробки этих сигар – привычная, любимая и сказочная. Он жил на вилле своих друзей, вволю купался на Варадеро, с успехом выступал – и к возвращению в Испанию практически пришел в себя. Тем более что в Испании назревали большие перемены. Монархия пала, Испания стала республикой. Лорка никогда не был близок к политике, хотя его и считали «красным» и «левым», но к власти пришли люди, которые, может, и не были в массе своей его близкими друзьями, но по духу были крайне близки к Поколению 27 года, а министром образования был назначен Фернандо де лос Риос, и такой неожиданный поворот судьбы Федерико мог только приветствовать. Через некоторое время министр предложил Гарсиа Лорке работу мечты – организовать студенческий театр и отправиться в поездку по стране, чтобы знакомить с испанской драматургией и литературой тех, кто никогда в жизни не видел театра, а может, и книги, кроме Библии. Просвещение крестьянских масс (а собственно, они-то и были Испанией) воспринималось республиканцами как задача достойная и необходимая. Так появился театр «Ла барака», что в переводе значит «балаган». Первоначальные деньги дал де лос Риос, ставший крестным отцом молодого театра. В одном из интервью Лорка говорил: «Все наши актеры – студенты Мадридского университета. Мы отбираем тех, кто прошел все туры. В первом может участвовать всякий, кто чувствует призвание к театру. Для начала мы предлагаем почитать стихи или прозу с листа. Те, кого мы оставляем после неизбежного отсева, во втором туре читают (уже на память) стихи или прозу по своему выбору. После второго отсева те, кто, по нашему мнению, проявил способности, могут участвовать в третьем туре: каждый играет роль, которую он выбрал. Затем мы предлагаем ему сыграть и все остальные роли в пьесе. Того, кто прошел все три тура, мы заносим в нашу картотеку - это наше нововведение. В этом каталоге больше сотни актрис и актеров: карточки с их именами расположены по разделам в соответствии с амплуа. Достаточно заглянуть в картотеку, чтобы выяснить, кто может сыграть ту или иную роль. На карточке рядом с именем и фамилией указано: "Первый любовник", "Соблазнитель", "Роковая женщина", "Инженю", "Горемыка", "Предатель", "Мошенник", "Злодей"» . Профессионалов не было, но профессионалами они становились по ходу дела. На грузовичке труппа заезжала в глухие места, и там все работали, не покладая рук. Договаривались о представлении – прямо на площади. Все выступления проводились бесплатно. Актеры сами строили простую сцену, ставили декорации, гримировались, переодевались – и играли. Перед выступлением Лорка обращался к публике, объяснял им, кто они, эти городские сеньоры и сеньориты, зачем приехали и о чем будет их спектакль. Репертуар был классический, хотя Лорка разумно подбирал пьесы так, чтобы неискушенная публика не утомилась. В репертуаре были и фарсы, и трагедии. Театр Лорки не ставил произведений Лорки – они возвращали народу его драгоценное достояние. Крестьяне смотрели Сервантеса и Лопе де Вегу с не меньшим напряжением и сочувствием, чем мадридские интеллектуалы. Костюмы были яркие, богатые – театр должен был быть праздником и запомниться надолго. Ночевали прямо там же, а утром уезжали дальше, в следующую деревню.

Естественно, возникали и стычки: правые консерваторы подозревали «Ла бараку» в распространении марксизма – а обвиняли во всех смертных грехах, в первую очередь, конечно, в сексуальной распущенности: слыханное ли дело – женщины и мужчины ездят вместе, спят едва не вповалку, не прикрывают головы, а мужчины – срам сказать – красятся, белятся и румянятся. Однажды выступление было сорвано бандой молодчиков, полезших на сцену пресечь безобразие. Давали «Жизнь есть сон» Кальдерона – и Лорка играл Тень, он был закутан в плащ с капюшоном и страшно перепугался, когда на него поперли разгоряченные хулиганы. Спасло всех недоразумение. Лорку из-за костюма приняли за священника… и нехотя послушались, когда он велел буянам уйти со сцены и не топтаться по электропроводам. Жить ему оставалось 4 года. Собственно, как и «Ла барраке». При Франко такой театр – и такие люди – были не нужны, финансирование его прекратилось – и театр просто исчез. Говорят, что Хосе Антонио Прима да Ривера, основатель Испанской Фаланги, предлагал Лорке профинансировать театр, поскольку считал его полезным для распространения своих идей. Лорка отказался – идеи фашизма были ему глубоко чужды.

Он отдал «Ла бараке» два года, и за это время написал одну из лучших своих пьес – «Кровавую свадьбу». По преданию – Лорка увидел заметку в местной газете, где в разделе «происшествия» кратко сообщалось, что невеста убежала со свадьбы с бывшим своим любовником, а жених догнал и убил их обоих. Но, в сущности, и Достоевский неоднократо воодушевлялся криминальной хроникой. «Кровавую свадьбу» поставили в Мадриде, на премьере был весь испанский бомонд. Эта постановка прославила Лорку, а все прочие пьесы еще и еще раз подтвердили его славу. «Кровавую свадьбу» ставили и за пределами Испании – и в 1934 году Лорка отправился в Аргентину и Уругвай, с лекциями. Там его ждал настоящий триумф – и, кстати, очень неплохие деньги. Отчисления за пьесы принесли ему столько, что он мог уже не зависеть от семьи, а положить в банк приличную сумму и считаться преуспевающим литератором и драматургом. Он провел в Аргентине полгода – и вернулся в Испанию, к новым постановкам, новым пьесам – как раз тогда была дописана «Йерма» и начат «Дом Бернарды Альбы» – знаменитые его три андалусийские пьесы. Он никогда не мог сидеть спокойно: едва завершалось что-то одно, как сразу начиналось другое. К сожалению, время вокруг менялось стремительно.

В это время Испанию Второй Республики уже начинало лихорадить, когда, по словам Ортеги-и-Гассета, «быть левым, равно как и правым, стало лишь одним из бесчисленных человеческих способов быть глупым» . Политическая борьба, экономический кризис, постоянно неустойчивое положение и раздоры практически раздирали страну. Восстание в Астурии было подавлено с устрашающей жестокостью и бессудными казнями. В 1936 году Сальвадор Дали пишет страшную и выматывающую картину «Предчувствие гражданской войны». А скоро она грянула на самом деле – и закончилась окончательным падением Республики и полной победой Франко. Большая часть Поколения 27 года покинула страну – а кто остался в Испании, или был убит, или ушел во внутреннюю эмиграцию и замолчал.

У Лорки была возможность уехать в Мексику, куда его звала Маргарита Ксиргу. Он уже совсем было и собирался – но не смог оставить своего друга – и больше, чем друга, а тому об эмиграции и думать запретил отец.

Друзья умоляли Лорку, раз уж он не покинул страну, остаться в Мадриде – где он, известный антифашист, открыто выразивший свою позицию, что носило, скорее, этический, чем политический характер, был бы все же защищен своим мировым именем и своей известностью. Но Лорка совершенно иррационально стремился в Гранаду, к семье, домой. Оттуда он хотел поехать дальше, попробовать таки добраться до Мексики…

Это было смертельной ошибкой. В Гранаде хозяйничали франкисты – и Гарсиа Лорка не был ни славой испанской литературы, ни хотя бы просто сыном уважаемой фамилии. Он говорил про себя: «Я – анархист-коммунист-либерал, а еще язычник-католик и традиционалист-монархист». Но для новых хозяев Гранады он был «красным», опасным «столичным» болтуном, ненавистным «марксистом» – да еще и «извращенцем», якшающимся с яркими коммунистами и заигрывающим с цыганами и прочим «сбродом». Шурин Лорки, временно исполняющий обязанности мэра Гренады, был схвачен, арестован – и позже расстрелян. В Гранаде быть Лоркой стало смертельно опасно – фалангисты считали, что он «своим пером причинил больше вреда, чем иные пистолетом». Федерико не желал этого понимать. Он, не чуя беды, еще устраивал публичные чтения, пытался вести лекции. Несколько раз дом дона Федерико подвергался обыску. В первый раз перерыли все, искали рацию, потому что «столичный» наверняка должен был связываться по рации с русскими и готовить недоброе – зачем же он тогда сюда приехал. Во второй раз Лорку выволокли из комнаты и избили, обзывая «педиком». Всю семью согнали на веранду и выстроили, словно готовя к расстрелу. Но другая фаланга, пришедшая в дом дона Федерико, воспрепятствовала этому.

Лорка решил бежать – и пока что избрал себе надежное убежище: дом своего знакомого Луиса Росалеса. Идея спрятаться и пересидеть худые времена у них была тем остроумнее, что все молодые Росалесы в этом доме были фалангистами, а один из братьев – весьма высокопоставленным. Кто бы стал искать его тут?
Но за ним пришли – и довольно быстро. Получив ордер на арест Гарсиа Лорки, франкисты пришли к нему домой – и, разумеется, не нашла. Сестра Мария Консепсьон, Кончита, поверив, что брату ничего не сделают, под прямым шантажом (угрожали не ей, а трем ее маленьким детям) сказала, где можно найти брата. Федерико пытался уехать кде Фалье или вернуться в Мадрид, но это не получилось. Он не мог и представить – и на самом деле так и не узнал, до какой степени его ненавидели здесь и жаждали его смерти – его, который всю жизнь был всеобщим любимцем и никому не желал зла.

Ситуация возникла нестандартная. Вламываться с обыском и арестовывать личного гостя начальника местного отделения Фаланги никому не хотелось. Наконец, отряд окружил дом, но внутрь пошел его глава – Рамон Руис Алонсо, убежденный фалангист и патриот.
Он уверил всех, и в том числе Луиса Росалеса и Мигеля, начальника фаланги, что Лорке ничего не угрожает, а речь идет исключительно о том, чтобы прийти в администрацию и там ответить на некоторые вопросы. Лорка согласился отправиться с Алонсо, простился с друзьями и покинул свое раскрытое убежище. Сразу после этого мать семейства, сеньора Росалес, связалась с родными Федерико, чтобы выработать план действий по его освобождению. Друзья и родные надеялись, что будет некоторое разбирательство, в ходе которого удастся что-нибудь сделать – или хотя бы привлечь внимание общественности. 17 августа 1936 года Руис Алонсо доставил Лорку к исполняющему обязанности губернатора – все прошло в высшей степени корректно и щекотливую ситуацию, при которой государственный преступник прятался в доме ведущих местных фалангистов, разрешили предельно дипломатическим путем. Больше Лорку не видел никто из его друзей и родных.

Через день или два, на рассвете Федерико Гарсиа Лорку вывели из ворот тюрьмы для смертников и расстреляли вместе с двумя бандерильеро - Хоакином Аркольясом Кабесасом и Франсиско Галади Мергалем, и учителем Диоскоро Галиндо Гонсалесом. Их убили на берегу канала, неподалеку от источника Айнадамар (в переводе с арабского «источник слез»). Трупы зарыли в однй из безымянных братских могил, куда сваливали расстрелянных без суда и следствия. Точное место погребения до сих пор неизвестно.

Если уму я –
Оставьте балкон открытым.
Мальчик ест апельсины
(Я это вижу с балкона),
Жнец срезает колосья
(Я это слышу с балкона).
Если умру я –
Оставьте балкон открытым.
Перевод В. Ильиной