Читать герои времени полное содержание. Онлайн чтение книги Герой нашего времени I

ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

Вершина творчества Лермонтова-прозаика. Безусловно, Лермонтов, прежде всего, — поэт. Его прозаические произведения немногочисленны и появлялись в период господства поэтических жанров в русской литературе. Первое прозаическое произведение — неоконченный исторический роман «Вадим» об эпохе пугачёвского бунта. Затем последовал роман «Княгиня Литовская» (1836) — ещё один важный этап в становлении Лермонтова как писателя. Если «Вадим» — это попытка создания исключительно романтического романа, то в последующем произведении главный герой Жорж Печорин — вполне полноценный типаж, характерный для реалистической прозы. Именно в «Княгине Лиговской» впервые появляется имя Печорина. В этом же романе закладываются основные черты его характера, а также вырабатывается авторский стиль и зарождается лермонтовский психологизм. Однако «Герой нашего времени» — это не продолжение романа «Княгиня Литовская». Важной особенностью произведения является то, что весь период петербургской жизни Печорина скрыт от читателя. О его столичном прошлом говорится лишь в нескольких местах туманными намёками, что создаёт атмосферу таинственности и загадочности вокруг фигуры главного персонажа. Единственное законченное и опубликованное при жизни автора произведение. «Герой нашего времени» — книга, над которой Лермонтов трудился с 1837 по 1840 г., хотя многие литературоведы считают, что работа над произведением продолжалась вплоть до смерти автора. Считается, что первым законченным эпизодом романа стала повесть «Тамань», написанная осенью 1837 г. Затем был написан «Фаталист», а идея объединения рассказов в одно произведение возникла лишь в 1838 г. В первой редакции романа была следующая последовательность эпизодов: «Бэла», «Максим Максимыч», «Княжна Мери». В августе — сентябре 1839 г. во второй промежуточной редакции романа последовательность эпизодов изменилась: «Бэла», «Максим Максимыч», «Фаталист», «Княжна Мери». Тогда роман назывался «Один из героев начала века». К концу этого же года Лермонтов создал окончательную версию произведения, включив в него рассказ «Тамань» и расположив эпизоды в привычном для нас порядке. Появились «Журнал Печорина», предисловие к нему и финальное название романа.

[свернуть]

КОМПОЗИЦИЯ

Сюжет романа (последовательность событий в произведении) ‘и его фабула (хронологическая последовательность событий) не совпадают. Композиция романа, по замыслу автора, такая: «Бэла», «Максим Максимыч», «Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист». Хронологический порядок событий романа другой: «Тамань», «Княжна Мери», «Бэла», «Фаталист», «Максим Максимыч». Пять лет проходит между событиями, описанными в повести «Бэла», и встречей Печорина с Максимом Максимычем во Владикавказе. Самая последняя запись — предисловие рассказчика к журналу Печорина, где он пишет, что узнал о его смерти. Примечательно, что в произведении не только нарушена хронология событий, но и существует несколько повествователей. Начинает историю загадочный рассказчик, не называющий своего имени, однако в предисловии к журналу указывающий, что «воспользовался случаем поставить своё имя над чужим произведением». Затем всю историю Бэлы рассказывает Максим Максимыч от первого лица. Снова возвращается рассказчик, который своими глазами видит первое и единственное появление «живого» Печорина на протяжении всего романа. Наконец в трёх последних частях повествование от своего имени ведёт сам главный герой. Композиция осложнена приёмом, который называется роман в романе: записи Печорина являются частью чужого произведения — романа, который пишет рассказчик. Все остальные повести написаны им, одна из них изложена со слов штабс-капитана. Столь сложная многоуровневая композиция служит для глубокого раскрытия образа главного персонажа. Сначала читатель видит его глазами пристрастного штабс-капитана, явно симпатизирующего Печорину, затем объективным взглядом рассказчика, и наконец читатель знакомится с Печориным «лично» — читает его дневник. Не предполагалось, что записи Печорина увидит кто-то ещё, поэтому его повествование совершенно искреннее. По мере постепенного и более близкого знакомства с главным героем происходит формирование к нему читательского отношения. Автор старается сделать текст максимально объективным, лишённым собственной навязчивой позиции, — таким, где лишь читателю предстоит дать ответы на возникшие вопросы и составить своё мнение о личности Печорина.

[свернуть]

Сложная композиция произведения обусловила и его жанр. Лермонтов выбрал самый нетрадиционный вариант — их смешение как по форме, так и по содержанию. Небольшие повести, новеллы, очерки объединились в одно цельное произведение, превратив малые прозаические формы в полноценный большой роман. Каждая история «Героя нашего времени» может выступать как самостоятельное произведение: в каждой есть законченный сюжет, завязка и развязка, своя система персонажей. То, что, по сути, объединяет их в роман, — это центральный персонаж, офицер Печорин. Каждая из историй является отражением определённой жанровой литературной традиции и стилистики, а также её авторской переработкой. «Бэла» — типичная романтическая новелла о любви европейского мужчины к дикарке. Этот популярный сюжет, который легко можно обнаружить и у Байрона, и у Пушкина в южных поэмах, и у огромного количества авторов того времени, Лермонтов преобразовывает его с помощью повествовательной формы. Всё происходящее пропущено через призму восприятия доброго, простого и даже слишком прямодушного Максима Максимыча. Любовная история приобретает новые смыслы и иначе воспринимается читателем. В «Тамани» раскрывается типичный сюжет авантюрного романа: главный герой случайно попадает в логово контрабандистов, но всё же остаётся невредим. Приключенческая линия здесь преобладает в отличие от новеллы «Фаталист». В ней тоже есть весьма захватывающий сюжет, но он служит раскрытию смысловой концепции. «Фаталист» — это философская притча с примесью романтического мотива: герои рассуждают о судьбе, роке и предопределении — краеугольных ценностях этого литературного направления. «Княжна Мери» — авторское видение жанра «светской» повести. Весь журнал Печорина отсылает к известной проблеме, поднятой многими авторами — предшественниками и современниками Лермонтова. Неслучайно сам автор в предисловии вспоминает произведение Ж.-Ж. Руссо «Исповедь». Образ Печорина, конечно, имел прототипы и в произведениях русской классической литературы, самыми значительными из которых стали «Горе от ума» А. С. Грибоедова и «Евгений Онегин» А. С. Пушкина.

[свернуть]

Портрет. Григорий Александрович Печорин — офицер «среднего роста: стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побеждённое ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучок его, застёгнутый только на две нижние пуговицы, позволял разглядеть ослепительно чистое бельё, изобличавшее привычки порядочного человека. Его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивал руками — верный признак некоторой скрытности характера. С первого взгляда на лицо его я бы не дал ему более двадцати трёх лет, хотя после я готов был дать ему тридцать. В его улыбке было что-то детское. Его белокурые волосы, вьющиеся от природы, так живописно обрисовывали его бледный, благородный лоб, на котором, только по долгом наблюдении, можно было заметить следы морщин, пересекавших одна другую. Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови были чёрные — признак породы в человеке, у него был немного вздёрнутый нос, зубы ослепительной белизны и карие глаза … ». Герой нашего времени. Название произведения, безусловно, намекает на центрального персонажа. Весь роман написан о Печорине, и его образ продолжает плеяду героев, раскрывающих литературную тему «лишнего человека». «Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне всё мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать» — эти слова поражают Максима Макси мыча до глубины души. Человек, которому ещё так мало лет и вся жизнь впереди, уже познал и свет, и любовь, и войну — и всё это успело ему надоесть. Однако персонаж Лермонтова отличается как от зарубежных прототипов, так и от отечественных литературных собратьев по несчастью. Печорин — яркая неординарная личность, он совершает противоречивые поступки, но его нельзя назвать бездействующим бездельником. В персонаже сочетаются не только черты «лишнего человека», но и романтического героя, способного на подвиги, умеющего рисковать жизнью и ценящего превыше всех благ свободу.

[свернуть]

ГРУШНИЦКИЙ

Портрет. «Грушницкий — юнкер. Он только год в службе, носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель. У него георгиевский солдатский крестик. Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид можно дать двадцать пять лет, хотя ему едва ли двадцать один год. Он закидывает голову назад, когда говорит, и поминутно крутит усы левой рукой, ибо правою опирается на костыль. Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто прекрасное не трогает и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания». Портрет Грушницкого даётся глазами главного героя. Печорин издевательски описывает внешние черты и особенно внутренние свойства души Грушницкого. Однако видит и его плюсы, отмечает в дневнике его красоту, остроумие («Он довольно остёр: эпиграммы его часто забавны, но никогда не бывают метки и злы: он никого не убьёт одним словом … »), храбрость и доброжелательность («в те минуты, когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил и забавен»). Отражение Печорина. Григорий пишет о своём приятеле: «Я его понял, и он за это меня не любит. Я его также не люблю: я чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнёмся на узкой дороге, и одному из нас несдобровать». Грушницкий раздражает Печорина своей театральностью, позёрством. В описаниях офицера юнкер выглядит типичным героем романтического романа. Однако в образе оппонента легко угадываются и черты самого Печорина. Главный герой видит своё ухудшенное и несколько искажённое, но всё же отражение. Именно поэтому Грушницкий вызывает в нём столько неприязни и желание поставить его на место. Эгоизм Печорина, как и самовлюблённость (обратим внимание на его слова о Грушницком: «Он не знает людей и их слабых струн, потому что занимался целую жизнь одним собою»), — черты, также присущие его антагонисту, в итоге приводят обоих персонажей к трагическим событиям. Неслучайно главный герой в итоге не испытывает торжества, когда видит окровавленное тело человека, желавшего не только над ним посмеяться, но и подлым образом навредить, если не убить. Печорин видит в судьбе погибшего Грушницкого и своё будущее.

[свернуть]

МАКСИМ МАКСИМЫЧ

Герой обладает многими.положительными чертами, он сразу располагает к себе читателя. Это простой человек, «вообще не любит метафизических прений», но вместе с тем очень доброжелательный и наблюдательный. Холодное, почти грубое поведение Печорина при их последней встрече глубоко ранит героя. Максим Максимыч — единственный однозначно положительный герой. Он вызывает симпатию и сочувствие не только у рассказчика, но и у читателя. Однако этот персонаж во многом противопоставлен Печорину. Если Печорин молод, умён и хорошо образован, обладает сложной душевной организацией, то Максим Максимыч, напротив, — представитель старшего поколения, простой и временами недалёкий человек, не склонный драматизировать жизнь и усложнять отношения между людьми. Но стоит обратить внимание на главное различие между героями. Штабс-капитан добр и искренен, тогда как Печорин всегда скрытен и имеет злой умысел, что следует из признаний в его дневниковых записях. Максим Максимыч — персонаж, помогающий раскрыть сущность и сложность натуры главного героя.

[свернуть]

Вернер некрасив, его природное уродство особенно подчёркивается Печориным. В облике Вернера есть сходство с дьяволом, а безобразность всегда привлекает ещё больше, чем красота. Доктор выступает единственным другом Печорина в романе. «Вернер человек замечательный по многим причинам. Он скептик и матерьялист, как все почти медики, а вместе с этим поэт, и не на шутку, — поэт на деле всегда и часто на словах, хотя в жизнь свою не написал двух стихов. Он изучал все живые струны сердца человеческого, как изучают жилы трупа, но никогда не умел он воспользоваться своим знанием. Обыкновенно Вернер исподтишка насмехался над своими больными; но я раз видел, как он плакал над умирающим солдатом… ». В разговорах Вернера с Печориным чувствуется, как близки их взгляды на жизнь. Вернер прекрасно понимает натуру приятеля. Доктор, как и Грушницкий, — отражение Печорина, но он настоящий друг (узнаёт, что недоброжелатели хотят зарядить один пистолет, улаживает дела после дуэли). Но Вернер разочаровался в Печорине: «Доказательств против вас нет никаких, и вы можете спать спокойно … если можете».

[свернуть]

ЖЕНСКИЕ ОБРАЗЫ

Во всех новеллах романа, кроме части «Максим Максимыч», присутствуют женские персонажи. Две самые большие по объёму повести названы женскими именами — «Бэла» и «Княжна Мери». Все женщины в романе красивы, интересны и по-своему умны, и все, так или иначе, несчастны из-за Печорина. В произведении представлено несколько женских образов: Бэла — черкесская девушка, Вера — замужняя дама, давняя любовь Печорина, княжна Мери и её мать, княгиня Лиговская, контрабандистка из Тамани, возлюбленная Янко. Все женщины в романе «Герой нашего времени» — яркие личности. Но никто из них не смог удержать надолго рядом с собой Печорина, привязать его к себе, сделать лучше. Он же случайно или умышленно причинял им боль, привносил серьёзные несчастья в их жизнь.

[свернуть]

Портрет. «Девушка лет шестнадцати, высокая, тоненькая, глаза чёрные, как у горной серны, так и заглядывали к вам в душу». Юная черкешенка, дочь местного князя, — удивительно красивая, юная и экзотическая девушка. Роль в романе. Бэла — почти жена Печорина, который так боится связывать навсегда судьбу с женщиной. В детстве гадалка предсказала ему смерть от злой жены, и это очень сильно впечатлило его. Бэла — последняя возлюбленная героя, судя по хронологии и по фактам, которые предстают перед читателем. Её судьба самая трагичная. Девушка погибает от рук разбойника, у которого Печорин помог украсть коня. Однако смерть возлюбленной воспринимается им с некоторым облегчением. Бэла быстро наскучила ему, оказалась ничем не лучше столичных светских красавиц. Её гибель сделала Печорина снова свободным, что для него является высшей ценностью.

[свернуть]

Княжна Мери

Портрет. Княжна молода и стройна, всегда со вкусом одета. Печорин говорит о ней так: «Эта княжна Мери прехорошенькая. У неё такие бархатные глаза — именно бархатные: нижние и верхние ресницы так длинны, что лучи солнца не отражаются в её зрачках. Я люблю эти глаза без блеска: они так мягки, они будто бы тебя гладят … ». Роль в романе. Молоденькая княжна становится умышленной жертвой Печорина. Назло влюблённому в неё Грушницкому и для того чтобы иметь возможность чаще видеться с любовницей и родственницей княжны, главный герой задумывает влюбить в себя Мери. Это удаётся ему легко и без зазрения совести. Однако с самого начала он даже не помышлял о женитьбе на княжне. « … Я часто, пробегая мыслию прошедшее, спрашиваю себя: отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?. Нет, я бы не ужился с этой долею!» — вот признание Печорина после описания последней встречи с княжной.

[свернуть]

Портрет. Вернер в разговоре с Печориным упоминает женщину, которую видел у Лиговских, «родственницу княгини по мужу». Доктор описывает её так: «она очень хорошенькая, но очень, кажется, больная … Она среднего роста, блондинка, с правильными чертами, цвет лица чахоточный, а на правой щеке родинка: её лицо меня поразило своею выразительностию». Роль в романе. Вера — единственная женщина, о которой Печорин говорит, что любит. Он понимает, что и она любила его сильнее других женщин. К ней он мчится во весь опор, чтобы в последний раз увидеть, но его конь умирает, и они так и не успевают встретиться.

[свернуть]

ПСИХОЛОГИЗМ В РОМАНЕ

«Герой нашего времени» — первый психологический роман русской литературы. Повышенный интерес к личности, внутреннему миру персонажа, изображение его души с целью раскрытия сути человеческой природы — вот задачи, стоявшие перед Лермонтовым. Самоанализ в журнале Печорина. Записи, сделанные главным героем, — переход к прямому психологическому изображению. Преград между Печориным и читателем больше нет, теперь это открытый диалог между ними. Исповедь перед собеседником. В репликах, обращённых к Вернеру и княжне Мэри, Печорин искренне признаётся в своих чувствах и мыслях. Ретроспективная оценка. Печорин вспоминает ранее совершённые поступки и анализирует их. Впервые этот прием самоанализа появляется в конце «Тамани», где герой рассуждает о своей роли в судьбе других людей, в частности «честных контрабандистов». Психологический эксперимент. Печорин проверяет на собственном опыте реакцию других людей и самого себя. Так он проявляет себя как человек действия и как человек с глубокими аналитическими способностями.

[свернуть]

Часть первая

I. Бэла

По дороге из Тифлиса рассказчик знакомится со штабе-капитаном по имени Максим Максимыч. Часть пути они совершают вместе. Вечерами Максим Максимыч делится интересными историями о жизни на Кавказе и рассказывает. об обычаях местных жителей. Одна из этих историй начинается на свадьбе дочери местного князя.

Под командованием штабе-капитана служил молодой офицер Григорий Александрович Печорин. Максим Максимыч подружился с ним. Их пригласили на свадьбу в аул. Младшая дочь князя, Бэла, подошла на празднике к Печорину и «пропела ему … как бы сказать?. вроде
комплимента». Печорину тоже понравилась хорошенькая княжна. На празднике был и местный разбойник Казбич. Максим Максимыч его знал, потому что тот частенько приводил в крепость баранов и дёшево их продавал. Про Казбича ходили разные слухи, однако все восхищались его лошадью, лучшей в Кабарде.

В тот же вечер Максим Максимыч случайно стал свидетелем разговора Казбича и Азамата, брата Бэлы. Юноша умолял продать ему прекрасного скакуна. Онтбыл даже готов украсть ради него свою сестру, потому что знал, что Казбичу нравится Бэла. Однако своенравный разбойник был непреклонен. Азамат разозлился, завязалась драка. Максим Максимыч с Печориным вернулись в крепость.

Штабс-капитан рассказал приятелю о подслушанном разговоре и ссоре двух мужчин. Некоторое время спустя кто-то украл у Казбича лошадь. Случилось это так. Казбич привёз в крепость баранов на продажу. Максим Максимыч пригласил его выпить чаю. Приятели разговаривали, как вдруг Казбич переменился в лице, бросился на улицу, но увидел лишь пыль от копыт лошади, на которой удирал Азамат. Горе Казбича было так велико, что он «лежал себе ничком, как мертвый», «он так пролежал до поздней ночи».

Казбич отправился в аул к отцу Азамата, но не застал его. Князь куда-то уехал, и, благодаря его отсутствию, Азамату удалось выкрасть сестру для Печорина. Такой был уговор: Печорин помог украсть лошадь Казбича в обмен на Бэлу. Офицер тайком поселил девушку у себя. Он задаривал её подарками, нанял для неё прислугу, но Бэла привыкала очень медленно. Однажды Григорий не выдержал и сказал, что если он ей так противен и она не сможет его полюбить, то он сейчас же уйдёт куда глаза глядят. Но Бэла кинулась Печорину на шею и умоляла остаться. Офицер добился своего — покорил сердце непреклонной девушки.

Сначала всё было хорошо, однако вскоре Печорину наскучила счастливая жизнь, он понял, что больше не любит Бэлу. Всё чаще и чаще офицер уходил в лес охотиться на долгие часы, а иногда и на целые дни. Тем временем Максим Максимыч подружился с княжеской дочерью.

Бэла часто жаловалась ему на Григория. Однажды штабс-капитан решил поговорить с Печориным. Григорий рассказал приятелю о своём
несчастном характере: рано или поздно ему всё надоедает. Он жил в столице, но удовольствия, высший свет и даже учёба — всё опостылело ему. И вот Печорин отправился на Кавказ в надежде, что «скука не живёт под чеченскими пулями». Но И они через месяц перестали
волновать героя. Наконец он повстречал Бэлу и влюбился, но быстро понял, что «любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни».

Однажды Печорин уговорил Максима Максимыча ехать с ним на охоту. Они взяли людей, выехали рано утром, к полудню отыскали кабана, начали стрелять, но зверь ушёл. Неудачливые охотники отправились обратно. Уже у самой крепости раздался выстрел. Все опрометью
поскакали на звук. На валу собрались солдаты и показывали на поле. А по нему летел всадник, державший на седле что-то белое. Максим Максимыч с Печориным бросились догонять беглеца. Это был Казбич, укравший Бэлу, чтобы отомстить за свою потерю. Нагнав всадника, Григорий выстрелил, лошадь Казбича упала. Затем Максим Максимыч выстрелил, а когда дым рассеялся, все увидели рядом с раненой лошадью девушку и убегавшего Казбича. Разбойник ударил девушку ножом в спину.

Ещё два дня Бэла прожила, умирая в ужасных мучениях. Печорин не смыкал глаз и сидел у её постели постоянно. На второй день Бэла попросила воды, ей как будто стало лучше, но через три минуты она скончалась. Максим Максимыч вывел Печорина из комнаты, его собственное сердце разрывалось от горя, но лицо офицера было спокойно и ничего не выражало. Это равнодушие поразило Максима Максимыча.

Похоронили Бэлу за крепостью, у речки, возле того места, где её похитил Казбич. Печорин был долго нездоров, похудел, а через три месяца его перевели в другой полк, и он уехал в Грузию. Что случилось с Казбичем, штабе-капитан не знал. Пока Максим Максимыч на протяжении
нескольких дней излагал эту историю рассказчику, наступило время их расставания. Из-за тяжёлой поклажи штабс-капитан не мог следовать быстро; на этом герои и попрощались. Но рассказчику посчастливилось вновь повстречаться со штабе-капитаном.

II. Максим Максимыч

Расставшись с Максимом Максимычем, рассказчик быстро добрался до Владикавказа. Но там ему пришлось задержаться на три дня в ожидании оказии — прикрытия, сопровождающего обозы. Уже на второй день туда же прибыл Максим Максимыч. Штабе-капитан приготовил отличный ужин на двоих, однако разговор не вязался — мужчины не так давно виделись. Рассказчик, который уже начал делать наброски собственной повести о Бэле и Печорине, полагал, что больше ничего интересного от Максима Максимыча не услышит.

На двор въехало несколько повозок. Среди них была чудесная щегольская дорожная коляска. Герои приняли новоприбывших за ожидаемую оказию. Но выяснилось, что эта коляска принадлежит тому самому Печорину, который служил с Максимом Максимычем. Штабе-капитан
захотел с ним тут же увидеться. Но слуга объявил, что его господин остался ужинать и ночевать у знакомого полковника.

Максим Максимыч просил слугу передать Печорину, что ждёт его. Пожилой военный не находил себе места и всё не ложился спать, думая, что Печорин вот-вот придёт. Рассказчику было весьма любопытно познакомиться с человеком, о котором он уже столько слышал. Рано утром штабе-капитан отправился по служебным делам. На постоялом дворе появился Печорин, он приказал собирать вещи и закладывать лошадей. Рассказчик узнал Печорина и послал за Максимом Максимычем. Тот бежал со всех ног, чтобы увидеться со старым другом. Но Пе-
чорин был холоден, говорил мало, сказал лишь, что отправляется в Персию, и не пожелал остаться даже на обед. Когда коляска тронулась, штабе-капитан вспомнил о том, что у него на руках остались бумаги Печорина, которые он хотел ему вернуть при встрече. Но Григорий не стал их забирать и уехал.

Давно стих стук колёс коляски Печорина, а старик всё стоял в задумчивости, и слёзы то и дело наворачивались у него на глазах. Он посетовал на молодёжь, поругал старого приятеля за высокомерие и всё никак не мог успокоиться. Рассказчик поинтересовался, что за.бумаги Печорин оставил у Максима Максимыча.

Это были личные записки, которые теперь раздосадованный штабе-капитан собирался выкинуть. Обрадованный такой удаче рассказчик попросил отдать бумаги Печорина ему. Простились мужчины довольно сухо, рассерженный штабе-капитан сделался упрямым и сварливым.

ЖУРНАЛ ПЕЧОРИНА

Предисловие

Рассказчику достались бумаги Печорина: это был дневник офицера. В предисловии он пишет о том, что узнал о смерти Григория в Персии. Этот факт давал, по мнению рассказчика, право на издание записок Печорина. Однако имя чужому произведению рассказчик присвоил своё. Зачем он решил издать чужой дневник? «Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она — следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление.

Итак, одно желание пользы заставило меня напечатать отрывки из журнала, доставшегося мне случайно. Хотя я переменил все собственные имена, но те, о которых в нём говорится, вероятно себя узнают, и, может быть, они найдут оправдания поступкам, в которых до сей поры обвиняли человека, уже не имеющего отныне ничего общего с здешним миром: мы почти всегда извиняем то, что понимаем».

Рассказчик пишет, что поместил в эту книгу только те материалы, которые относились к пребыванию Печорина на Кавказе. Но упоминает о том, что у него на руках осталась ещё толстая тетрадь, где описана вся жизнь офицера. Рассказчик обещает, что когда-нибудь и она
явится на суд читателей.

I. Тамань

С пребывания в Тамани начинается для читателя дневник Печорина. Офицер приехал в этот «скверный городишко» поздно ночью. Печорину обязаны были выделить служебную квартиру, однако все избы были заняты. Терпение офицера подходило к концу, он устал в дороге, ночью было холодно. Десятник предложил единственный вариант: «Есть ещё одна фатера, только вашему благородию не понравится; там нечисто!» Не вдаваясь в смысл этой фразы, Печорин велел вести его туда. Это была небольшая хата на самом берегу моря. Дверь открыл слепой мальчик лет четырнадцати. Хозяйки в хате не было. Печорин вместе с денщиком-казаком расположился в комнате.

Казак мгновенно заснул, а офицеру не спалось. Часа через три Печорин заметил мелькнувшую тень, затем ещё одну. Оделся и тихо вышел из хаты. Навстречу ему шёл слепой мальчик. Мужчина притаился так, чтобы его не заметили, и последовал за слепым.

Некоторое время спустя слепой остановился на берегу. Печорин следил за ним. Появилась девушка. Очень тихо они стали обсуждать, приедет ли ещё один их товарищ. Вскоре, несмотря на шторм и тьму, приплыла лодка. Человек что-то привёз в лодке. Каждый взял по узлу, и все ушли.

На следующее утро Печорин выяснил, что уехать в Геленджик ему сегодня не удастся. Офицер вернулся в хату, где его ждал не только казак, но и старуха-хозяйка с девушкой. Девушка начала заигрывать с Печориным. Он рассказал ей, что видел ночью, но ничего не добился. Позже вечером девушка пришла, кинулась на шею Григорию и поцеловала. А ещё велела прийти ночью на берег, когда все уснут.

Он так и сделал. Девушка привела его к лодке и предложила сесть в неё. Не успел герой опомниться, как они уже плыли. Девушка ловко и проворно гребла прочь от берега. Затем она выкинула его пистолет в море и попыталась сбросить в воду самого офицера. Однако
мужчина оказался сильнее и сам скинул её за борт. Кое-как с помощью остатков старого весла Печорин причалил к пристани.

На берегу офицер увидел девушку, он притаился в кустах и стал ждать, что будет дальше. На лодке приплыл тот же мужчина, что и прошлой ночью. Из обрывков подслушанного разговора Печорин понял, что это были контрабандисты. Главный из них по имени Янко покинул это место, увозя с собой девушку. Слепого оставили почти без денег в Тамани.

Вернувшись в хату, Печорин обнаружил, что все его вещи украл убогий мальчик. Жаловаться было некому, и на следующий день офицеру удалось покинуть злополучный городок. О том, что стало со старухой и слепым, он не знал.

Часть вторая
(Окончание журнала Печорина)

II. Княжна Мери

События, описанные в этой части журнала Печорина, охватывают около месяца и происходят в Пятигорске, Кисловодске и окрестностях. В первый же день пребывания на водах Печорин встречает своего знакомого юнкера Грушницкого. Оба недолюбливают друг друга, но делают вид, что отличные приятели.

Они обсуждают местное общество, как вдруг мимо мужчин проходят две дамы. Это были княгиня Лиговская со своей дочерью Мери. Грушницкому очень нравилась юная княжна, и он старался с ней познакомиться. С первой встречи княжна стала недолюбливать дерзкого Печорина и проявила любопытство и доброжелательность к Грушницкому.

У Печорина в городе был ещё один приятель — доктор Вернер. Это был весьма умный и острый на язык человек, который действительно вызывал симпатию Печорина. Как-то раз Вернер зашёл к офицеру в гости. В ходе беседы выяснилось, что Печорин намерен поглумиться
над пылким Грушницким и приударить за княжной. Кроме того, Вернер сообщает о новоприбывшей женщине, дальней родственнице княгини. В описании женщины Печорин узнаёт свою давнюю любовь — Веру.

Однажды у колодца Печорин встречает Веру. Она замужняя женщина, но их чувства всё ещё сильны. Они разрабатывают план свиданий: Печорин должен стать постоянным гостем дома Лиговских, а чтобы их не заподозрили, ухаживать за Мери. Удачный случай на балу способствует тому, что Печорина приглашают в дом к Лиговским. Он продумывает систему действий, чтобы влюбить в себя княжну.

Нарочито не обращал на неё должного внимания, всегда удалялся, когда появлялся Грушницкий. Но, как и следовало ожидать, юнкер быстро наскучил Мери, а Печорин вызывал всё больший интерес. В один из дней всё общество отправилось на конную прогулку. В какой-то момент путешествия Печорин рассказывает Мери, что в детстве его недооценивали и не любили, поэтому с ранних лет он стал угрюм, бессердечен и сделался «нравственным калекой». На юную чувствительную девушку это произвело сильное впечатление.

На следующем балу Мери танцевала с Печориным и полностью потеряла интерес к Грушницкому. Вера уехала с мужем в Кисловодск и попросила Григория ехать вслед за ней. Печорин уезжает в Кисловодск. Через несколько дней всё общество тоже перемещается туда. Герои отправляются на небольшую экскурсию, чтобы посмотреть на закат солнца. Печорин помогал лошади княжны перейти через горную речку. У Мери закружилась голова, и офицер подхватил её за талию, чтобы удержать в седле.

Украдкой он поцеловал её в щёку. По реакции княжны Печорин понял, что она влюблена в него. Возвращаясь тем же вечером домой,
герой случайно подслушал разговор в трактире. Грушницкий с друзьями организовал против него заговор: хотел вызвать на дуэль, не зарядив пистолеты. На следующее утро Печорин встретил княжну у колодца и признался, что не любит её. Вскоре он получил записку от
Веры с приглашением. Её муж уехал на несколько дней, и она сделала так, чтобы остаться в доме одна. Печорин пришёл к назначенному часу.

Однако когда уходил, был подстережён заговорщиками. Состоялась драка, но Печорин успел убежать. Утром следующего дня Грушницкий, не заметивший Печорина, стал рассказывать, что они поймали его под окнами княжны. После этого Грушницкий был вызван на дуэль. Вернер был выбран в секунданты. Он вернулся через час и рассказал, что смог услышать в доме у соперников. Они поменяли план: теперь заряжен должен быть один пистолет Грушницкого. У Печорина зреет свой план, о котором он не говорит Вернеру.

Герои встречаются ранним утром в тихом ущелье. Печорин предлагает решить всё мирным путём, но получает отказ. Тогда он говорит, что хочет стреляться, как и было условлено, на шести шагах, но на маленькой площадке над пропастью. Будет достаточно даже лёгкого ранения, чтобы противник упал в пропасть. Искалеченный труп станет доказательством несчастного случая, а доктор Вернер предусмотрительно вынет пулю. Все соглашаются. Первым по жребию выпадает стрелять Грушницкому. Он легко ранит противника в ногу. Печорину удаётся удержаться над пропастью. Следующим должен стрелять он. Печорин спрашивает, не хочет ли Грушницкий попросить
прощения. Получив отрицательный ответ, он просит зарядить его пистолет, потому что заметил, что в нём нет пули. Всё заканчивается тем, что Печорин стреляет в противника, тот падает со скалы и погибает.

Вернувшись домой, Печорин получает записку от Веры. Она прощается с ним навсегда. Герой пытается успеть на последнюю встречу, но по дороге его конь умирает. Он навещает княгиню. Та благодарна за то, что Григорий защитил её дочь от клеветы, и уверена, что Печорин хочет жениться на ней, Княгиня не имеет ничего против свадьбы, несмотря на положение героя. Он просит свидания с Мери. Офицер вынуждает оскорбленную его предыдущим признанием княжну сказать матери, что она его ненавидит.

III. Фаталист

Это эпизод из жизни Печорина, когда он жил в казачьей станице. Вечером среди офицеров завязывается спор о том, есть ли судьба и предопределение. В спор вступает горячий игрок серб Вулич. «Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевных и семейных тайн; вина почти вовсе не пил, за молодыми казачками никогда не волочился».

Вулич предлагает испытать на себе, может ли человек распоряжаться собственною жизнью. Печорин шутя предлагает пари. Он говорит, что не верит в предопределение, и высыпал на стол всё содержимое карманов — около двух десятков червонцев. Серб соглашается. Перейдя в другую комнату, Вулич сел за стол, остальные последовали за ним.

Печорин почему-то сказал ему, что он умрёт сегодня. Вулич спросил одного из товарищей, заряжен ли пистолет. Тот не помнил точно. Вулич попросил Печорина достать и подбросить игральную карту. Как только она коснулась стола, спустил «курок приставленного к виску пистолета. I Вышла осечка. Затем серб сразу же выстрелил в фуражку, висевшую над окном, и прострелил её. Печорин, как и все, был так поражён случившимся, что поверил в предопределение и отдал деньги.

Вскоре все разошлись. По дороге домой Печорин споткнулся о труп перерубленной свиньи. Затем повстречал двух казаков, которые искали пьяного разбушевавшегося соседа. Печорин лёг спать, но на рассвете был разбужен. Вулича убили. Печорин пошёл вслед за сослуживцами.

Убийца, тот самый буйный казак, что зарубил свинью, наткнулся ночью на Вулича. Серб зачем-то спросил его, кого тот ищет. «Тебя!» — ответил казак, ударил его шашкой так, что разрубил от плеча почти до сердца. Убийца заперся в пустой хате. Печорин, рискуя жизнью, влетел в его убежище.

Пуля просвистела у него над самой головой, но в дыму казак не смог оказать должного сопротивления. Подоспевшие на помощь казаки помогли схватить преступника живым.

Герой нашего времени. Краткое содержание по главам

Единственный завершённый роман Лермонтова, стоящий у истоков русской психологической прозы. Его сложного, опасного и невероятно притягательного героя автор назвал воплощением пороков своего поколения, но читатели замечают в Печорине прежде всего уникальную личность.

комментарии: Лев Оборин

О чём эта книга?

Об исключительном человеке, который страдает и приносит страдания другим. Лермонтовский Печорин, как сообщает авторское предисловие, — собирательный образ, «портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии». Несмотря на это — или благодаря этому, — Лермонтов сумел создать одного из самых живых и привлекательных героев в русской литературе: в глазах читателей его нарциссизм и любовь к манипулированию не затмевают ни глубокого ума, ни храбрости, ни сексуальности, ни честного самоанализа. В эпоху, уже почти расставшуюся с романтизмом, Лермонтов пишет «историю души» романтического героя и подбирает для его действий подходящих статистов и впечатляющие декорации.

Александр Клюндер. Портрет М. Ю. Лермонтова. 1839 год. Институт русской литературы РАН. Санкт-Петербург

Когда она написана?

В 1836 году Лермонтов начинает писать роман («светскую повесть») «Княгиня Лиговская», главный герой которого — 23-летний Григорий Печорин. Работа над романом затягивается, её прерывает ссылка Лермонтова на Кавказ после написания стихотворения «Смерть Поэта». В конце концов Лермонтов забрасывает первоначальный замысел (неоконченная «Княгиня Лиговская» будет опубликована только в 1882-м, через 41 год после гибели автора). Вероятно, в 1838 году, во время отпуска, он приступает к «Герою нашего времени», куда переносит не только героя, но и некоторые мотивы предыдущего романа. 1838-1839 годы — очень насыщенные для Лермонтова: к этому же периоду относятся несколько редакций «Демона», «Мцыри», «Песня про купца Калашникова», два десятка стихотворений, среди которых «Поэт», «Дума», «Три пальмы», «Молитва». Накануне отправки «Героя нашего времени» в печать Лермонтов примет участие в дуэли с сыном французского посла Эрнестом де Барантом и за это будет переведён служить на Кавказ, где через год погибнет — на другой дуэли.

Видно, Русь так уж сотворена, что всё в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрёка в покушении на оскорбление личности!

Как она написана?

У «Героя нашего времени» уникальная для своей эпохи композиция: он состоит из пяти отдельных повестей, неравнозначных по объёму текста и количеству действия и расположенных не по хронологии: мы сначала узнаём давнюю историю из жизни главного героя («Бэла»), затем встречаемся с ним лицом к лицу («Максим Максимыч»), потом узнаём о его смерти (предисловие к «Журналу Печорина») и, наконец, через его записи («Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист») восстанавливаем более ранние эпизоды его биографии. Таким образом, романтический конфликт человека с окружением и с самой судьбой разворачивается почти детективно. Зрелая лермонтовская проза, наследуя пушкинской, спокойна по темпераменту (в отличие от ранних опытов Лермонтова, таких как незаконченный роман «Вадим»). Она часто иронична — романтический пафос, к которому не раз прибегает Печорин («Я, как матрос, рождённый и выросший на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится…»), поверяется интроспекцией, самоанализом, а романтические штампы разоблачаются на сюжетном уровне — так устроена «Тамань», где вместо любовного приключения с дикой «ундиной» начитанный Печорин чуть не оказывается жертвой контрабандистов. Вместе с тем в «Герое нашего времени» присутствуют все составляющие классического романтического текста: исключительный герой, экзотическая обстановка, любовные драмы, игра с судьбой.

Что на неё повлияло?

В огромной степени — «Евгений Онегин». Недавно возникшая традиция русской «светской» повести — от Пушкина до Николая Павлова Николай Филиппович Павлов (1803-1864) — писатель. Как внебрачный сын помещика и наложницы, был крепостным крестьянином, но ещё в детстве ему была дарована вольная. Павлов окончил Московский университет, после учёбы работал в Московском надворном суде. В 1820-е годы публиковал стихи. В 1835 году Павлов выпустил сборник из трёх повестей «Именины», «Ятаган» и «Аукцион», который принёс ему известность и признание. В 1840-е годы дом Павлова и его жены поэтессы Каролины Павловой (урождённой Яниш) стал одним из центров культурной жизни в Москве. ⁠ и Владимира Одоевского. Уже существующий «кавказский текст» русской литературы — сверхромантические повести Бестужева-Марлинского Александр Александрович Бестужев (1797-1837) — писатель, литературный критик. C 1823 по 1825 год вместе с Кондратием Рылеевым издавал журнал «Полярная звезда», в котором публиковал свои литературные обозрения. За участие в декабристском восстании Бестужева, находящегося в чине штабс-капитана, сослали в Якутск, затем разжаловали в солдаты и отправили воевать на Кавказ. С 1830 года в печати начали появляться повести и рассказы Бестужева под псевдонимом Марлинский: «Фрегат «Надежда», «Аммалат-бек», «Мулла-Нур», «Страшное гадание» и другие. ⁠ , поэмы Пушкина. Известные путевые записки (тот жанр, который сейчас называют травелогом) — в первую очередь пушкинское «Путешествие в Арзрум» 1 Виноградов В. В. Стиль прозы Лермонтова // Литературное наследство. Т. 43/44: М. Ю. Лермонтов. Кн. I. М.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 580-586. ⁠ . Разумеется, собственный опыт жизни и военной службы на Кавказе. Западная приключенческая проза (Вальтер Скотт, Фенимор Купер), которая на тот момент была новейшим образцом прозы как таковой: «Лермонтова захватил вихрь культурной революции. <…> Приключенческий жанр давал ему возможности обобщить романтический опыт, создать русский роман, ввести его в общеевропейское русло и сделать достоянием профессиональной литературы и массового читателя» 2 Вайль П. Л., Генис А. А. Родная речь. М.: КоЛибри, 2008. C. 111. ⁠ . Европейская романтическая литература вообще, в том числе проза французских романтиков, где действует разочарованный, мятущийся герой: «Рене» Шатобриана, «Исповедь сына века» Мюссе, произведения неистовой школы ⁠ , отдельно нужно говорить о влиянии более раннего романа Бенжамена Констана «Адольф» (впрочем, по мнению исследователей, все эти влияния были опосредованы Пушкиным 3 Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. М., Л.: Издательство академии наук СССР, 1961. С. 227-228. ⁠ . Наконец, Байрон и Шекспир: по замечанию филолога Анны Журавлёвой, сквозь поэзию и биографию Байрона в романе «явственно прорезается шекспировское (гамлетовское)»: например, когда Печорин неожиданно даёт понять, что ему известен заговор Грушницкого с капитаном, это отсылает к «пьесе в пьесе» «Мышеловка» из шекспировской трагедии 4 Журавлёва А. И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. М.: Прогресс-Традиция, 2002. C. 209. ⁠ .

Джордж Байрон. Поэзия и биография Байрона повлияли на весь корпус русской романтической литературы, в том числе на «Героя нашего времени», который романтическую традицию уже преодолевает

Сначала роман публиковался по частям в «Отечественных записках» Литературный журнал, издававшийся в Петербурге с 1818 по 1884 год. Основан писателем Павлом Свиньиным. В 1839 году журнал перешёл Андрею Краевскому, а критический отдел возглавил Виссарион Белинский. В «Отечественных записках» печатались Лермонтов, Герцен, Тургенев, Соллогуб. После ухода части сотрудников в «Современник» Краевский в 1868 году передал журнал Некрасову. После смерти последнего издание возглавил Салтыков-Щедрин. В 1860-е в нём публиковались Лесков, Гаршин, Мамин-Сибиряк. Журнал был закрыт по распоряжению главного цензора и бывшего сотрудника издания Евгения Феоктистова. ⁠ . Это было в порядке вещей в XIX веке, но относительная автономность частей «Героя нашего времени» заставляла первых читателей воспринимать их не как «роман с продолжением», а как отдельные повести о Печорине. При этом части выходили не в том порядке, в каком мы читаем их сейчас: первой вышла «Бэла», вторым — «Фаталист» (обе — в 1839 году), третьей, в 1840-м, — «Тамань». Следом в том же году появилось уже отдельное издание романа в двух книгах: здесь впервые были напечатаны «Максим Максимыч», предисловие к «Журналу Печорина» и «Княжна Мери». Наконец, в 1841 году вышло второе отдельное издание: после добавления двухстраничного предисловия — «Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь…» — роман обрёл канонический вид.

Текст «Героя нашего времени» (глава «Тамань»), записанный Акимом Шан-Гиреем под диктовку Лермонтова в 1839 году

Рукопись «Героя нашего времени» (главы «Максим Максимыч», «Фаталист», «Княжна Мери»). 1839 год. Беловой автограф с исправлениями, исключениями и вставками, предшествовавший окончательной редакции

Российская национальная библиотека

Как её приняли?

«Герой нашего времени» сразу заинтересовал публику, его обсуждали в частной переписке и салонных беседах. Уже после первых журнальных публикаций Белинский написал в «Московском наблюдателе», что проза Лермонтова «достойна его высокого поэтического дарования», и противопоставил её цветистой кавказской прозе Марлинского — это противопоставление стало классическим. Впоследствии Белинский ещё несколько раз возвращался к «Герою нашего времени», и его статьи стали ключевыми в канонизации Лермонтова. Именно Белинский предлагает впоследствии общепринятую трактовку композиции романа. Именно Белинский смещает критический акцент на самоанализ героя («Да, нет ничего труднее, как разбирать язык собственных чувств, как знать самого себя!») и определяет его как рефлексию, при которой «человек распадается на два человека, из которых один живёт, а другой наблюдает за ним и судит о нём». Именно Белинский, вторя самому автору, поясняет, почему Печорин — не порочный уникум, не эгоист, а живой, страстный и одарённый человек, чьи действия и бездействие зависят от общества, в котором он живёт; слова Лермонтова о «портрете, составленном из пороков всего нашего поколения» нужно понимать именно в этом смысле.

Конечно, были и другие оценки. Одна из первых реакций на книжное издание — статья критика Степана Бурачка Степан Онисимович Бурачок (1800-1877) — кораблестроитель, публицист, издатель. Бурачок окончил Училище корабельной архитектуры и был принят на службу в Петербургское адмиралтейство. Управлял Астраханским адмиралтейством, преподавал в Морском кадетском корпусе. Бурачок проектировал и строил корабли, разработал проект подводной лодки. С 1840 по 1845 год издавал журнал «Маяк», где публиковал свои статьи о литературе. Журнал часто становился предметом насмешек в среде столичных литераторов. ⁠ , которую он опубликовал анонимно в своём журнале «Маяк». Бурачок выше всего ставил романы, которые, в противоположность французской неистовой школе Художественное направление, возникшее во Франции в 1820-е годы. В это время страна увлекалась «северной» литературой: мрачными английскими и немецкими романами, наполненными мистикой. Она повлияла и на французских писателей: Виктора Гюго, Оноре де Бальзака, Жерара де Нерваля, Теофиля Готье. Программным текстом «неистовой словесности» стал роман Жюля Жанена «Мёртвый осёл и гильотинированная женщина». Интерес к мрачной и жестокой литературе возник как противовес классицистическим и сентименталистским романам, идеализирующим реальность. ⁠ , изображали «внутреннюю жизнь, внутреннюю работу духа человеческого, ведомого духом хрис-тианства к совершенству, путём креста, разрушения и борьбы между добром и злом». Не найдя в «Герое нашего времени» ни следа «пути креста», критик отказал роману и в изображении «внутренней жизни» (то есть в том, что сегодня кажется очевидным): для Бурачка роман оказался «низеньким», построенным на ложных романтических посылах. Печорин вызывает у него отвращение (его душа «валяется в грязи неистовств романтических»), а простой и добрый Максим Максимыч — сочувствие. Впоследствии Бурачок написал полемическую по отношению к лермонтовскому романтизму повесть «Герои нашего времени».

Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина?

Михаил Лермонтов

В оценке Максима Максимыча Бурачок не был одинок: штабс-капитан приглянулся и демократу Белинскому, и ведущему славянофильскому критику Степану Шевырёву Степан Петрович Шевырёв (1806-1864) — литературный критик, поэт. Участвовал в кружке «любомудров», издании журнала «Московский вестник», был близким другом Гоголя. С 1835 по 1837 год был критиком «Московского наблюдателя». Вместе с Михаилом Погодиным издавал журнал «Москвитянин». Шевырёв был известен своими консервативными взглядами, именно он считается автором фразы «загнивающий Запад». В 1857 году между ним и графом Василием Бобринским из-за политических разногласий произошла ссора, закончившаяся дракой. Из-за этого инцидента Шевырёва уволили со службы и выслали из Москвы. ⁠ , который писал в своей в целом недоброжелательной рецензии: «Какой цельный характер коренного русского добряка, в которого не проникла тонкая зараза западного образования…» Сам Николай I, начав по просьбе жены читать «Героя нашего времени», пребывал в радостной уверенности, что истинный «герой нашего времени» — это Максим Максимыч: «Однако капитан появляется в этом сочинении как надежда, так и не осуществившаяся, и господин Лермонтов не сумел последовать за этим благородным и таким простым характером; он заменяет его презренными, очень мало интересными лицами, которые, чем наводить скуку, лучше бы сделали, если бы так и оставались в неизвестности — чтобы не вызывать отвращения». В это время решается участь Лермонтова после дуэли с Барантом; царь не колеблясь утверждает решение отправить поэта на Кавказ: «Счастливый путь, господин Лермонтов, пусть он, если это возможно, прочистит себе голову в среде, где сумеет завершить характер своего капитана, если вообще он способен его постичь и обрисовать».

Консервативная критика, смешивавшая героя с автором и клеймившая автора за безнравственность, задевала Лермонтова, — вероятно, именно после рецензии Бурачка в «Герое нашего времени» появилось авторское предисловие: «…видно, Русь так уж сотворена, что всё в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрёка в покушении на оскорбление личности!» Тем любопытнее, что критик, до сих пор воплощающий идею русского охранительства — Фаддей Булгарин, — отозвался о «Герое» восторженно: «Лучшего романа я не читал на русском языке»; впрочем, для Булгарина «Герой нашего времени» — произведение нравоучительное, а Печорин однозначно отрицательный герой.

Критик Виссарион Белинский (Кирилл Горбунов. 1876 год. Всероссийский музей А. С. Пушкина) оценил роман высоко

Кораблестроитель и издатель журнала «Маяк» Степан Бурачок назвал роман «низеньким»

Император Николай I (Франц Крюгер. 1852 год. Эрмитаж) счёл, что истинный «герой нашего времени» - это Максим Максимыч

Позднейшие оценки критиков, в основном из демократического лагеря, фиксировались на образе Печорина как «лишнего человека» — закономерного представителя 1830-х годов, которому противопоставлены «новые люди» 1860-х. Для Герцена, Чернышевского, Писарева Печорин становится типом, его называют во множественном числе наряду с предшественником: «Онегины и Печорины». Так или иначе все критики XIX века рассматривают вопрос о национальном в Печорине. Показательна здесь перемена во взглядах Аполлона Григорьева Аполлон Александрович Григорьев (1822-1864) — поэт, литературный критик, переводчик. С 1845 года начал заниматься литературой: выпустил книгу стихов, переводил Шекспира и Байрона, писал литературные обзоры для «Отечественных записок». С конца 1950-х годов Григорьев писал для «Москвитянина» и возглавлял кружок его молодых авторов. После закрытия журнала работал в «Библиотеке для чтения», «Русском слове», «Времени». Из-за алкогольной зависимости Григорьев постепенно растерял влияние и практически перестал печататься. ⁠ . В 1850-е он считал Печорина чуждым русскому духу байроническим героем: для критика он — «поставленное на ходули бессилие личного произвола». В 1860-е, смешивая романтический эстетизм с почвенническими идеями, Григорьев писал уже другое: «Может быть, этот, как женщина, нервный господин способен был бы умирать с холодным спокойствием Стеньки Разина в ужаснейших муках. Отвратительные и смешные стороны Печорина в нём нечто напускное, нечто миражное, как вообще вся наша великосветскость... основы же его характера трагичны, пожалуй, страшны, но никак уже не смешны».

Читатели XIX века никогда не забывают о Печорине, многие принимают его за образец в быту, в поведении, в личных отношениях. Как пишет филолог Анна Журавлёва, «в сознании рядового читателя Печорин уже несколько упрощается: философичность лермонтовского романа не воспринимается публикой и отодвигается в тень, зато разочарованность, холодная сдержанность и небрежность героя, трактуемые как маска тонкого и глубоко страдающего человека, становятся предметом подражания» 5 Журавлёва А. И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. М.: Прогресс-Традиция, 2002. C. 218. ⁠ . Появляется феномен «печоринства», вообще-то предсказанный ещё самим Лермонтовым в фигуре Грушницкого. Салтыков-Щедрин пишет в «Губернских очерках» о «провинциальных Печориных»; в «Современнике» печатается роман Михаила Авдеева Михаил Васильевич Авдеев (1821-1876) — писатель, литературный критик. После отставки со службы начал заниматься литературой: печатал повести и романы в журналах «Современник», «Отечественные записки», «Санкт-Петербургских ведомостях». Известность ему принесли романы «Тамарин» (1852) и «Подводный камень» (1862). В 1862 году Авдеева арестовали за связи с революционером Михаилом Михайловым и выслали из Петербурга в Пензу. В 1867 году он был освобождён от надзора. ⁠ «Тамарин», где облик героя списан с Печорина, хотя Тамарин и относится к «людям дела». По адресу Печорина прохаживается ультраконсервативная беллетристика: одиозный Виктор Аскоченский Виктор Ипатьевич Аскоченский (1813-1879) — писатель, историк. Получил богословское образование, исследовал историю православия на Украине. В 1848 году издал первую книгу, посвящённую биографиям русских писателей. Известность Аскоченскому принёс антинигилистический роман «Асмодей нашего времени», вышедший в 1858 году. С 1852 года издавал ультраконсервативный журнал «Домашняя беседа». Два последних года жизни провёл в больнице для душевнобольных. ⁠ выпускает роман «Асмодей нашего времени», главный герой которого — карикатура на Печорина с говорящей фамилией Пустовцев. Вместе с тем «Герой нашего времени» стал предметом серьёзной рефлексии в последующей русской литературе: чаще всего здесь называют Достоевского. Его герои — Раскольников, Ставрогин — во многом близки Печорину: как и Печорин, они претендуют на исключительность и по-разному терпят крах; как и Печорин, они ставят эксперименты над собственной жизнью и жизнью других.

Присутствие энтузиаста обдаёт меня крещенским холодом, и я думаю, частые сношения с вялым флегматиком сделали бы из меня страстного мечтателя

Михаил Лермонтов

Символисты, главным образом Мережковский, видели в Печорине мистика, посланника потусторонней силы (герои Достоевского, как и Печорин, безнравственны «не от бессилия и пошлости, а от избытка силы, от презрения к жалким земным целям добродетели»); марксистские критики, напротив, развивали мысль Белинского о том, что Печорин — характерная фигура эпохи, и возводили весь роман к классовой проблематике (так, Георгий Плеханов Георгий Валентинович Плеханов (1856-1918) — философ, политик. Возглавлял народническую организацию «Земля и воля», тайное общество «Чёрный передел». В 1880 году эмигрировал в Швейцарию, где основал «Союз русских социал-демократов за границей». После II съезда РСДРП Плеханов разошёлся во взглядах с Лениным и возглавил меньшевистскую партию. Вернулся в Россию в 1917 году, поддержал Временное правительство и осудил Октябрьскую революцию. Умер Плеханов через полтора года после возвращения от обострения туберкулёза. ⁠ считает симптоматическим, что в «Герое» обойдён стороной крестьянский вопрос) 6 Найдич Э. Э. «Герой нашего времени» в русской критике // Лермонтов М. Ю. Герой нашего времени. М.: Изд-во АН СССР, 1962. С. 193. ⁠ .

«Герой нашего времени» — один из самых переводимых русских романов. На немецкий отрывки из него перевели уже в 1842 году, на французский — в 1843-м, на шведский, польский и чешский — в 1844-м. Первый, достаточно вольный и неполный английский перевод «Героя нашего времени» появился в 1853 году; из последующих английских изданий, которых было больше двадцати, стоит упомянуть перевод Владимира и Дмитрия Набоковых (1958). Ранние переводчики часто жертвовали «Таманью» или «Фаталистом». Все эти переводы активно читались и оказывали влияние; один из французских переводов был опубликован в журнале Le Mousquetaire Александром Дюма; примечательно, что молодой Джойс, работая над первой версией «Портрета художника в юности» — «Героем Стивеном», — называл «Героя нашего времени» «единственной известной мне книгой, напоминающей мою» 7 Потапова Г. Е. Изучение Лермонтова в Великобритании и США // Творчество М. Ю. Лермонтова в контексте современной культуры. СПб.: РХГА, 2014. С. 234. ⁠ .

В СССР и России «Герой нашего времени» экранизировался шесть раз и многократно инсценировался — вплоть до балета в Большом театре (2015, либретто Кирилла Серебренникова, композитор — Илья Демуцкий). Последние новинки в области паралитературы не хуже голосования наших экспертов доказывают, что «Герой нашего времени» остаётся внутри орбиты актуальных текстов: в одной из российских хоррор-серий вышел роман «Фаталист», где Печорину противостоят зомби.

Горная вершина Адай-Хох. 1885 год. Из альбома «Путешествие Морица Деши по Кавказу»

Что означает название романа? Почему Печорин — герой?

Как не раз бывало в истории русской литературы, исключительно удачное название предложил не автор. Сначала роман был озаглавлен «Один из героев начала века»: по сравнению с «Героем нашего времени» это название громоздко, компромиссно, уводит проблематику романа от современности. Название «Герой нашего времени» предложил издатель «Отечественных записок» Андрей Краевский Андрей Александрович Краевский (1810-1889) — издатель, редактор, педагог. Краевский начал редакторскую карьеру в «Журнале Министерства народного просвещения», после смерти Пушкина был одним из соиздателей «Современника». Руководил газетой «Русский инвалид», «Литературной газетой», «Санкт-Петербургскими ведомостями», газетой «Голос», но самую большую известность получил как редактор и издатель журнала «Отечественные записки», к участию в котором были привлечены лучшие публицисты середины XIX века. В литературной среде Краевский имел репутацию издателя скупого и очень требовательного. ⁠ , один из самых успешных журналистов XIX века. Чутьё его не подвело: название сразу стало скандальным и определило отношение к роману. Оно будто заранее отметало возражения: критик Александр Скабичевский Александр Михайлович Скабичевский (1838-1911) — литературный критик. Начал печататься в 1860-х. С 1868 года стал сотрудником «Отечественных записок». Также Скабичевский редактировал журналы «Слово», «Новое слово», писал литературные фельетоны в «Биржевых ведомостях» и «Сыне отечества». В 1891 году вышла его книга «История новейшей русской литературы», которая пользовалась успехом у читателей. ⁠ напрасно жалел, что Лермонтов «согласился на изменение Краевского, так как первоначальное заглавие более соответствовало значению в жизни того времени Печорина, который вовсе не олицетворял всю интеллигенцию 30-х годов, а был именно одним из её героев» 8 Скабичевский А. М. М. Ю. Лермонтов. Его жизнь и литературная деятельность. М.: Директ-Медиа, 2015. C. 145. ⁠ .

Слово «герой» имеет два пересекающихся значения: «человек исключительной смелости и благородства, совершающий подвиги во имя великой цели» и «центральный персонаж». Первые читатели романа о Печорине не всегда различали эти значения, и Лермонтов указывает на эту амбивалентность в конце предисловия: «Может быть, некоторые читатели захотят узнать моё мнение о характере Печорина? — Мой ответ — заглавие этой книги. «Да это злая ирония!» — скажут они. — Не знаю». Характерно, что Лермонтов уклоняется от оценки: сам факт выбора такого героя, как Печорин, лежит вне «моралистической традиции предшествующей литературы» 9 Архангельский А. Н. Герои классики: продлёнка для взрослых. М.: АСТ, 2018. C. 373. ⁠ .

К печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать

Михаил Лермонтов

В предисловии Лермонтов напрямую указывает, что «Герой нашего времени» — это собирательный образ: «портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии». И тут же противоречит себе, указывая, что Печорин — не просто ходячая аллегория всех пороков, а правдоподобная, живая личность, реальный автор дневника: «Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина?» В конце концов, романтический герой-злодей, губящий дорогих ему людей, — совсем не изобретение Лермонтова: Печорин наследует здесь байроновским Гяуру и Конраду. В свою очередь, роковая скука, пресыщенность миром — болезнь другого байроновского героя, Чайльд-Гарольда.

Если между читателями и романтическими пиратами пролегала слишком явственная пропасть, то Чайльд-Гарольд и герой «Исповеди сына века» Мюссе были им понятнее. Однако значительной части читателей было непросто увидеть в Печорине героическое. И дело тут как раз в его двойственном положении: Печорин уникален, но в то же время его интересуют земные вещи, у него земные представления о защите чести. Читатели должны признать, что Печорин — их современник, часть их общества, и это ставит перед ними проблему, у которой нет однозначного разрешения.

В. А. Поляков. Фаталист. Иллюстрация к «Герою нашего времени». 1900 год

Почему в «Герое нашего времени» перепутан порядок событий?

Странности композиции — первое, на что обращают внимание, говоря о «Герое нашего времени». Более поздние приключения героя предшествуют более ранним, о его смерти мы узнаём в середине романа, повествование ведётся с нескольких точек зрения, части романа неравнозначны по объёму и значению. При этом «Герой нашего времени» — не собрание отдельных повестей: у романа есть внутренний сюжет, который восстанавливает всякий читатель. В своём предисловии к «Герою нашего времени» Владимир Набоков даже привязывает последовательность событий к точной датировке: действие «Тамани» происходит летом 1830 года; весной — летом 1832 года Печорин влюбляет в себя княжну Мери и убивает на дуэли Грушницкого, после чего его переводят служить в крепость в Чечне, где он знакомится с Максимом Максимычем; в декабре 1832-го происходит действие «Фаталиста», весной и летом 1833-го — «Бэлы», осенью 1837-го рассказчик и Максим Максимыч встречаются с Печориным во Владикавказе, а ещё годом или двумя позже Печорин умирает по дороге из Персии. По отношению к этой ясной фабуле композиция «Героя нашего времени» и впрямь запутана; по мысли Набокова, «весь фокус подобной композиции состоит в том, чтобы раз за разом приближать к нам Печорина, пока наконец он сам не заговорит с нами». Этот «фокус» подан очень естественно — мы знакомимся с историей Печорина в том же порядке, в каком её узнаёт основной, «рамочный» рассказчик — «автор-издатель» (не равный автору — Лермонтову!). Вначале нам показывают Печорина глазами простодушного Максима Максимыча, затем — глазами более проницательного рассказчика, который, впрочем, видится с героем всего несколько минут, и наконец — глазами самого Печорина: мы получаем доступ к его сокровенным мыслям, проникаем в его внутренний мир, где он уже ни перед кем не рисуется. По словам Александра Архангельского, логика композиции романа — «от внешнего к внутреннему, от простого к сложному, от однозначного к неоднозначному. От сюжета — к психологии героя» 10 Архангельский А. Н. Герои классики: продлёнка для взрослых. М.: АСТ, 2018. C. 353. ⁠ . И хотя, по мнению Бориса Томашевского, на решение Лермонтова превратить цикл повестей о Печорине в роман могло повлиять устройство упомянутой в «Герое нашего времени» «Тридцатилетней женщины» Бальзака (этот роман сначала был «сборником самостоятельных новелл») 11 Томашевский Б. В. Проза Лермонтова и западно-европейская литературная традиция // Литературное наследство. Т. 43/44: М. Ю. Лермонтов. Кн. I. М.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 469-516. (Лит. наследство; Т. 43/44). C. 508. ⁠ , ясно, что именно соображения постепенного раскрытия героя здесь перевешивают.

Вид Пятигорска. Середина XIX века

Fine Art Images/Heritage Images/Getty Images

Почему в «Герое нашего времени» меняются рассказчики? Кто из них — основной?

Вопрос о рассказчике и смене точек зрения в «Герое нашего времени» напрямую связан с вопросом о композиции. В романе три рассказчика — «автор-издатель», Максим Максимыч и собственно Печорин; как отмечает чешский филолог Мирослав Дрозда, «даже «автор» не представляет собою единой, неизмененной «маски», а выступает в разных, противоречащих друг другу обликах»: в предисловии к роману он — литературный критик и критик нравов, затем — путешественник и слушатель, затем — издатель чужой рукописи. Различаются у этих авторских ипостасей и аудитории: адресаты авторского предисловия — вся читающая публика, уже знакомая с историей Печорина; адресат Максима Максимыча — «автор-издатель» (а адресаты «Максима Максимыча» — гипотетические читатели, напрасно ждущие этнографического очерка); наконец, дневник Печорина рассчитан только на него самого 12 Дрозда М. Повествовательная структура «Героя нашего времени» // Wiener Slawistischer Almanach. Bd. XV. 1985. S. 5-6. ⁠ . Вся эта игра нужна, чтобы постепенно «приблизить» к нам Печорина, а ещё — затем, чтобы отразить его в разных точках зрения, как в разных оптических фильтрах: впечатления Максима Максимыча и «автора-издателя» в конечном счёте накладываются на то, как Печорин видит себя сам.

Это множество оптик не согласуется с тем, как традиционно понимают устройство речи персонажей. Многие исследователи «Героя нашего времени» отмечают здесь несообразности. Тот же Максим Максимыч, передавая монологи Печорина или Азамата, впадает в совершенно несвойственный ему тон — а ведь, казалось бы, цитируя других, человек подлаживает их стиль речи под свой собственный. Но, несмотря на это, биография и жизненная философия Печорина в изложении Максима Максимыча ощутимо беднее, чем в изложении самого Печорина — инстанции, наиболее приближенной к авторской.

И здесь, конечно, встаёт вопрос о личности и стиле конечного «автора-издателя», собирающего всю историю воедино. Он многим похож на Печорина. Как и Печорин, он тоже странствует на перекладных, тоже ведёт путевые записки, тоже тонко воспринимает природу и способен радоваться, сопоставляя себя с ней («…какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром…»). В разговоре с Максимом Максимычем он со знанием дела говорит о печоринской хандре и вообще разделяет с Печориным «парадоксальное восприятие действительности» 13 Виноградов В. В. Стиль прозы Лермонтова // Литературное наследство. Т. 43/44: М. Ю. Лермонтов. Кн. I. М.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 588. ⁠ . Поразительная ремарка о смерти Печорина — «Это известие меня очень обрадовало» — перекликается с диким смехом, которым Печорин встречает смерть Бэлы. Возможно, именно ощущая родство с Печориным, он берётся судить его и публикует его записки, несомненно на него повлиявшие. Впрочем, от Печорина его отделяет серьёзная дистанция. Он печатает записки Печорина, думая, что эта «история души человеческой» принесёт людям пользу. Печорин никогда бы этого не сделал, и не из боязни исповеди: он, обладающий прекрасным слогом, равнодушен к своему дневнику; он говорит Максиму Максимычу, что тот может сделать с его бумагами что хочет. Это важный момент: ведь в черновиках «Героя нашего времени» Лермонтов не только оставляет Печорина в живых, но и даёт понять, что он готовил свои записи к публикации 14 Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. М., Л.: Издательство академии наук СССР, 1961. C. 246-247. ⁠ . Значит, Лермонтов хотел увеличить расстояние между героем и «автором-издателем», который относится к литературе куда почтительнее. Песню Казбича, переданную ему прозой, он перелагает стихами и просит прощения у читателей: «привычка — вторая натура». Так мы узнаём, что составитель «Героя нашего времени» — поэт.

Грузинская шашка. 1860-е годы

Wikimedia Commons

Похож ли Печорин на самого Лермонтова?

О сходстве и даже тождестве Печорина с его автором говорили многие современники Лермонтова. «Нет… сомнения, что если он не изобразил в Печорине самого себя, то по крайней мере идеал, сильно тревоживший его в то время, и на который он очень желал походить», — пишет Иван Панаев Иван Иванович Панаев (1812-1862) — писатель, литературный критик, издатель. Заведовал критическим отделом «Отечественных записок». В 1847 году вместе с Некрасовым начал издавать «Современник», для которого писал обзоры и фельетоны. Панаев — автор множества повестей и романов: «Встреча на станции», «Львы в провинции», «Внук русского миллионера» и другие. Был женат на писательнице Авдотье Панаевой, спустя десять лет замужества она ушла к Некрасову, с которым долгие годы жила в гражданском браке. ⁠ , вспоминая «печоринские» черты характера Лермонтова: «пронзительные взгляды, ядовитые шуточки и улыбочки, желание показать презрение к жизни, а иногда даже и задорливость бретёра». «Известно, что он до некоторой степени изобразил самого себя в Печорине», — вторит Панаеву Тургенев. «Печорин — это он сам, как есть», — с полной уверенностью заявляет в письме Василию Боткину Василий Петрович Боткин (1811-1869) — литературный критик, публицист. В середине 1830-х годов сблизился с Белинским, участвовал в кружке Станкевича, публиковался в журналах «Телескоп», «Отечественные записки», «Московский наблюдатель». В 1855 году стал сотрудником «Современника» Некрасова. Боткин много путешествовал, после поездки в Испанию опубликовал в «Современнике» цикл «Письма об Испании». В конце 1850-х критик разошёлся во взглядах с демократами и начал защищать эстетический подход к искусству. ⁠ Белинский 15 Щёголев П. Е. Книга о Лермонтове: В 2 выпусках. Вып. 2. Л.: Прибой, 1929. C. 19, 23, 45. ⁠ . Екатерина Сушкова, в которую Лермонтов был влюблён, называла его «расчётливым и загадочным»: она имела право и на более нелестную характеристику, потому что Лермонтов, желая отомстить ей за равнодушие, спустя несколько лет повёл с ней примерно такую игру, какую Печорин ведёт с княжной Мери. «Теперь я не пишу романов — я их делаю, — пишет он другу в 1835 году. — Итак вы видите, что я хорошо отомстил за слёзы, которые кокетство mlle S. заставило меня пролить 5 лет назад; о!» Впрочем, Печорин не мстит княжне за отвергнутую когда-то любовь, а затевает интригу от скуки.

Литературовед Дмитрий Овсянико-Куликовский ⁠ писал об «эгоцентризме натуры» Лермонтова: «Когда такой человек мыслит или творит, — его «я» не тонет в процессе мысли или творчества. Когда он страдает или наслаждается, — он явственно ощущает своё страдающее или наслаждающееся «я» 16 Овсянико-Куликовский Д. Н. М. Ю. Лермонтов. К столетию со дня рождения великого поэта. СПб.: Кн-во «Прометей» Н. Н. Михайлова, (1914). C. 6. ⁠ . Печорин «справедливо признаётся наиболее субъективным созданием Лермонтова: это, можно сказать, его автопортрет», — без обиняков заявляет исследователь 17 Овсянико-Куликовский Д. Н. М. Ю. Лермонтов. К столетию со дня рождения великого поэта. СПб.: Кн-во «Прометей» Н. Н. Михайлова, (1914). C. 72. ⁠ . Речь не только о внешних сходствах (военная служба на Кавказе, храбрость, игра в карты, готовность к дуэлям). Речь о тайных переживаниях — «похороненных в глубине сердца» лучших чувствах, желании быть принятым миром и отверженности. Противоречивые чувства Печорина («Присутствие энтузиаста обдаёт меня крещенским холодом, и я думаю, частые сношения с вялым флегматиком сделали бы из меня страстного мечтателя») находят параллель в отношениях Лермонтова с Белинским («На серьёзные мнения Белинского он начал отвечать разными шуточками»). Очевидно при этом, что и Печорин, и Лермонтов способны к рефлексии: они осознают, что больны «болезнью века», скукой и пресыщенностью.

У меня врождённая страсть противоречить; целая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу или рассудку

Михаил Лермонтов

Как и пушкинский Онегин, Печорин явно принадлежит к тому же кругу, что его автор. Он образован, цитирует Пушкина, Грибоедова, Руссо. Наконец, есть ещё одна важнейшая вещь, обусловленная самим устройством «Героя нашего времени». Петр Вайль и Александр Генис пишут: «Не стоит забывать, что Печорин — писатель. Это его перу принадлежит «Тамань», на которую опирается наша проза нюансов — от Чехова до Саши Соколова. И «Княжну Мери» написал Печорин. Ему Лермонтов доверил самую трудную задачу — объяснить самого себя: «Во мне два человека: один живёт в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его» 18 Вайль П. Л., Генис А. А. Родная речь. М.: КоЛибри, 2008. C. 114. ⁠ .

С этим высказыванием Печорина перекликается ещё одно мемуарное свидетельство — князя Александра Васильчикова, литератора и секунданта Лермонтова на дуэли с Мартыновым: «В Лермонтове (мы говорим о нём как о частном лице) было два человека: один добродушный для небольшого кружка ближайших своих друзей и для тех немногих лиц, к которым он имел особенное уважение, другой — заносчивый и задорный для всех прочих его знакомых» 19 Щёголев П. Е. Книга о Лермонтове: В 2 выпусках. Вып. 2. Л.: Прибой, 1929. C. 188. ⁠ . Итак, в отличие от Печорина, у Лермонтова был ближний круг, с которым он мог быть вполне откровенен; в свою очередь, Печорин далеко не со всеми держал себя заносчиво: например, его отношения с доктором Вернером вполне уважительны.

Итак, Печорин — не литературное alter ego Лермонтова, но, конечно, персонаж наиболее ему внятный и близкий. Филолог Ефим Эткинд вообще считает, что «настоящий Печорин без маски» — это поэт-романтик, способный тонко, с умилением переживать и великолепно описывать природу 20 Эткинд Е. Г. «Внутренний человек» и внешняя речь: Очерки психопоэтики русской литературы XVIII-XIX вв. М.: Языки русской культуры, 1998. C. 106-107. ⁠ («постоянный, сладостно-усыпительный шум студёных ручьёв, которые, встретясь в конце долины, бегут дружно взапуски и наконец кидаются в Подкумок» — здесь ручейки уподоблены детям; «как поцелуй ребёнка» свеж и чист для Печорина кавказский воздух и так далее). Пейзажи — то, что часто остаётся за рамками обсуждения романов; между тем в прозе поэта на них стоит обращать особое внимание.

Михаил Лермонтов. Гравюра с акварели Кирилла Горбунова 1841 года

Печорин из «Княгини Лиговской» и Печорин из «Героя нашего времени» — это один и тот же Печорин?

Нет, это разные персонажи, между которыми, несомненно, есть преемственность. Печорин из незавершённой «Княгини Лиговской» «пытается с помощью внимательного наблюдения и анализа читать потаённые чувства других персонажей, но эти попытки оказываются бесплодными» 21 Kahn A., Lipovetsky M., Reyfman I., Sandler S. A History of Russian Literature. Oxford: Oxford University Press, 2018. P. 426. ⁠ . Этот полезный навык пригодится и Печорину из «Героя нашего времени» — но он ни в чём не сомневается: он не читает чужие характеры, а заранее их знает. У первого Печорина есть сестра, которую он нежно любит; у второго, кажется, нет никаких близких родных. Печорин из «Княгини Лиговской» — человек непривлекательной внешности; портрет Печорина в «Герое нашего времени», при всей его противоречивости (которая должна подчеркнуть демоничность), изображает красивого и знающего о своей красоте человека. В «Княгине Лиговской», «чтоб немного скрасить его наружность во мнении строгих читателей», Лермонтов объявляет, что у родителей Печорина три тысячи душ крепостных; «Герой нашего времени» лишён такой иронии по отношению к герою (хотя сохраняет иронию по отношению к читателю). Первый Печорин компрометирует девушку, просто чтобы прослыть опасным соблазнителем; поступки второго Печорина обусловлены не столько праздностью, сколько роковой и глубокой противоречивостью характера.

В «Герое нашего времени» глухо упоминается какая-то петербургская история, вынудившая Печорина уехать на Кавказ, но нет данных, что это развязка конфликта, намеченного в «Княгине Лиговской». В черновиках «Героя» Печорин говорит о «страшной истории дуэли», в которой он участвовал. Борис Эйхенбаум полагает, что причины отъезда были политическими и Печорин мог быть связан с декабристами (потому-то «автор-издатель», имея в своём распоряжении целую тетрадь с описанием печоринского прошлого, отказывается до поры до времени её публиковать) 22 Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. М., Л.: Издательство академии наук СССР, 1961. C. 254-265. ⁠ . В любом случае в «Княгине Лиговской» нет и следа всей этой тайной биографии.

Дело, в конце концов, и просто в том, что «Княгиня Лиговская» и «Герой два нашего времени» — очень разные произведения. По выражению Эйхенбаума, русская проза 1830-х проводит «черновую» работу, подготавливающую появление настоящего русского романа. В отношении стиля «Княгиня Лиговская» испытывает сильное гоголевское влияние, а её светское содержание связано с такими текстами, как повести Бестужева-Марлинского и Одоевского, примиряющие романтический подход к реальности с нравоописательностью, в которой уже больше предвестия натуральной школы, чем влияния европейской прозы XVIII века. Прекратив движение в этом русле, Лермонтов совершает рывок вперёд и создаёт новаторский текст на излёте романтической традиции — эксперимент «Героя нашего времени» с романной формой и углубление романтического героя настолько убедительны, что порождают целый шлейф подражаний, хотя, казалось бы, эпоха романтизма уже позади.

Вместе с тем считать «Княгиню Лиговскую» совершенно неудачным опытом — несправедливость: одна только сцена объяснения Печорина с оскорблённым им бедным и гордым чиновником Красинским вполне стоит Достоевского. Некоторые черты и мысли Красинского Лермонтов передаст Печорину из «Героя нашего времени».

Михаил Лермонтов. Развалины на берегу Арагвы в Грузии. 1837 год

Михаил Лермонтов. Офицер верхом и амазонка. 1841 год

Чем так разочарован Печорин?

Если верить самому Печорину, причины его состояния нужно искать в его ранней молодости и даже детстве. Он исповедуется сначала Максиму Максимычу, а затем княжне Мери, жалуясь одному на пресыщенность светскими удовольствиями, женской любовью, военными опасностями, другой — на трагическое непонимание, которое он всю жизнь встречал от людей. «К печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать» — так говорит Печорин в изложении Максима Максимыча. Перед нами типично байроническая биография и рецепт от скуки: они умещаются, например, в канву «Паломничества Чайльд-Гарольда». Но в разочаровании Печорина усматривают не только «моду скучать», которую завели англичане. Разумеется, байроническая хандра и отверженность импонировали Печорину, хорошо знавшему Байрона. В советском и российском литературоведении есть традиция считать поведение лермонтовского героя следствием апатии, охватившей общество после провала восстания декабристов, в «ужасные» годы, как называл их Герцен 23 Гуревич А. М. Динамика реализма (в русской литературе XIX в.): Пособие для учителя. М.: Гардарика, 1995. C. 34; Гинзбург Л. Я. Творческий путь Лермонтова. Л.: Худ. лит., 1940. С. 162. ⁠ . В этом есть доля истины: ещё Герцен возводил идеи Лермонтова к декабризму, а историческая травма — характерное оправдание для «болезней века» (так и у Мюссе герой «Исповеди сына века» ссылается на раны 1793 и 1814 годов). Но Печорина даже меньше, чем Евгения Онегина, волнуют идеалы свободы: он противопоставляет себя в том числе и обществу, в котором эти идеалы могут быть востребованы. Эти идеалы, безусловно, были важны для Лермонтова — и может быть, здесь кроется причина сходства между автором и героем: Лермонтов сообщает Печорину свои чувства, своё ощущение безвыходности, но не даёт ему своей мотивации. Возможно, чтобы компенсировать это, он придаёт портрету Печорина контрастные, противоречивые черты: «В его улыбке было что-то детское. Его кожа имела какую-то женскую нежность», но на «бледном, благородном лбу» можно при усилии заметить «следы морщин, пересекавших одна другую и, вероятно, обозначавшихся гораздо явственнее в минуты гнева или душевного беспокойства». Глаза Печорина «не смеялись, когда он смеялся», а его тело, «не побеждённое ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными», может в минуту отдыха «изобразить какую-то нервическую слабость». Столь контрастный облик, согласно представлениям XIX века о физиогномике Определение личности человека, его физического и душевного здоровья по чертам лица. Сегодня физиогномика считается псевдонаучной дисциплиной. ⁠ , обличает и противоречия в характере героя: действительно, читая «Журнал Печорина», мы можем видеть постоянные смены его настроения, перемежаемые опытами глубокого самоанализа.

Почему Печорина называют лишним человеком?

«Лишними людьми» называют персонажей, которые не встраиваются в социум в силу своей исключительности: среда не способна найти им применение. Печорина, наряду с Онегиным, считают родоначальником «лишних людей» в русской литературе. В толковании традиционного советского литературоведения Печорин не может раскрыть свой общественный потенциал и оттого занят интригами, игрой, соблазнением женщин. Эта точка зрения существовала и до Октябрьской революции. Так, в 1914 году Овсянико-Куликовский Дмитрий Николаевич Овсянико-Куликовский (1853-1920) — литературовед, лингвист. Преподавал в Новороссийском, Харьковском, Петербургском и Казанском университетах. С 1913 по 1918 год редактировал журнал «Вестник Европы». Изучал творчество Гоголя, Пушкина, Тургенева, Толстого, Чехова. Самой известной работой Овсянико-Куликовского стала «История русской интеллигенции», вышедшая в 1907 году. Изучал синтаксис русского языка, а также санскрит и индийскую философию. ⁠ пишет о Печорине: «Как многие эгоцентрические натуры, он — человек с ярко выраженным и очень активным социальным инстинктом. Ему, для уравновешивания его гипертрофированного «я», потребны живые связи с людьми, с обществом, и всего лучше удовлетворила бы этой потребности живая и осмысленная общественная деятель-ность, для которой у него имеются все данные: практический ум, боевой темперамент, сильный характер, умение подчинять людей своей воле, наконец, честолюбие. Но условия и дух времени не благоприятствовали сколько-нибудь широкой и неза-висимой общественной деятельности. Печорин поневоле остал-ся не у дел, откуда его вечная неудовлетворенность, тоска и скука» 24 Овсянико-Куликовский Д. Н. М. Ю. Лермонтов. К столетию со дня рождения великого поэта. СПб.: Кн-во «Прометей» Н. Н. Михайлова, (1914). C. 78. ⁠ .

Возможна и другая трактовка, скорее экзистенциального, а не социального характера. «У меня врождённая страсть противоречить; целая моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу или рассудку», — говорит о себе Печорин. Здесь легко узнать характеристику другого типажа русской литературы — «подпольного человека» Достоевского, живущего за счёт негативного самоутверждения. Психологизм лермонтовской прозы — именно в понимании возможности подобного характера, глубоко индивидуалистичного, фрустрированного впечатлениями детства. Печорина, в конце концов, можно считать «лишним» в позитивном смысле: ни один другой герой романа не способен к такому «напряжённому самоуглублению» и «исключительной крепости субъективной памяти» 25 Овсянико-Куликовский Д. Н. М. Ю. Лермонтов. К столетию со дня рождения великого поэта. СПб.: Кн-во «Прометей» Н. Н. Михайлова, (1914). C. 83. ⁠ . «Я глупо создан: ничего не забываю», — говорит Печорин; это свойство, в свою очередь, роднит его если не с Лермонтовым, то с писателем вообще — с человеком, способным изобрести и организовать мир, вложив в него собственный опыт. Несмотря на то что Печорин, как предполагает Лермонтов, портрет типичного человека своего поколения, собравший в себе все пороки времени, на самом деле он уникален — и именно поэтому привлекателен.

Похож ли Грушницкий на Печорина?

Время действия «Героя нашего времени» — пик увлечения романтическим искусством и романтическими штампами в русском аристократическом обществе. Эмоциональный шлейф от этого увлечения растянется ещё на долгие десятилетия, но конец 1830-х — то время, когда романтизм, в литературе уже проблематизированный и даже преодолённый (в первую очередь усилиями Пушкина), «идёт в народ». Отсюда и эпигонское, демонстративное поведение Грушницкого (например, его преувеличенная и пошлая куртуазность). Печорин ощущает, что Грушницкий — карикатура на того человека, каким является он сам: Грушницкий «важно драпируется в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания», что «нравится романтическим провинциалкам» (последнее высказывание — камень и в огород самого Печорина); он «занимался целую жизнь одним собою». «Пышные» слова имеются в запасе и у Печорина, но он не произносит их перед другими, доверяя их только своему дневнику», — замечает Овсянико-Куликовский 26 Овсянико-Куликовский Д. Н. М. Ю. Лермонтов. К столетию со дня рождения великого поэта. СПб.: Кн-во «Прометей» Н. Н. Михайлова, (1914). С. 94. ⁠ . Вполне возможно, что Грушницкий раздражает Печорина не только тем, что он обезьянничает его поведение, но и тем, что он утрирует и выставляет напоказ его неприглядные стороны — становясь, таким образом, не карикатурой, а скорее кривым зеркалом. Если предполагать в «Герое нашего времени» нравоучительный компонент, то фигура Грушницкого гораздо сильнее, чем фигура Печорина, обличает типовой романтический образ жизни. Следующая в русской литературе итерация сниженной романтической фигуры — Адуев-младший из «Обыкновенной истории» Гончарова 27 Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. О литературном герое. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2016. C. 130. ⁠ . Впрочем, стоит учесть амбивалентное отношение Гончарова к своему персонажу: как мы сейчас увидим, неоднозначен в глазах автора и Грушницкий.

Разумеется, Лермонтов подчёркивает разницу между Печориным и Грушницким — вплоть до мелочей. Например, важный для романа мотив звёзд появляется в «Княжне Мери» только дважды: Грушницкий, произведённый в офицеры, называет звёздочки на эполетах «путеводительными звёздочками», Печорин же перед дуэлью с Грушницким волнуется, что его звезда «наконец ему изменит». «Простое сопоставление этих восклицаний убедительней всякого комментария рисует характеры героев и отношение к ним автора, — пишет филолог Анна Журавлёва. — У обоих высокий мотив звёзд возникает как бы по сходному бытовому поводу. Но у Грушницкого — «путеводительная звёздочка» карьеры, у Печорина — «звезда судьбы» 28 Журавлёва А. И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. М.: Прогресс-Традиция, 2002. C. 203. ⁠ .

Вместе с тем момент экзистенции, предельного, предсмертного состояния высвечивает в Грушницком глубину, которую Печорин, ставящий своего соперника в патовую ситуацию, не мог раньше в нём заподозрить. Грушницкий отказывается продолжать нечестную игру, предлагаемую ему гусарским капитаном, и жертвует собой, — возможно, чтобы искупить ранее совершенную подлость. Петр Вайль и Александр Генис пишут: «Грушницкий… перед смертью выкрикивает слова, которые никак не соответствуют дуэльному кодексу: «Стреляйте!.. Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьёте, я вас зарежу ночью из-за угла». Это пронзительное признание совсем из другого романа. Быть может, из того, который ещё так нескоро напишет Достоевский. Жалкий паяц Грушницкий в последнюю секунду вдруг срывает маску, навязанную ему печоринским сценарием» 29 Вайль П. Л., Генис А. А. Родная речь. М.: КоЛибри, 2008. C. 116. ⁠ . Примечательно, что в 1841 году знакомая Лермонтова Эмилия Шан-Гирей, которую Лермонтов «находил особенное удовольствие» дразнить, возвращает ему угрозу Грушницкого: «я вспылила и сказала, что ежели б я была мужчина, я бы не вызвала его на дуэль, а убила бы его из-за угла в упор» 30 Щёголев П. Е. Книга о Лермонтове: В 2 выпусках. Вып. 2. Л.: Прибой, 1929. C. 192. ⁠ . Примечательно, наконец, что, высмеивая и убивая Грушницкого, Лермонтов выводит из-под удара Печорина. Жизненная цель Грушницкого — сделаться героем романа — действительно сбывается, когда Грушницкий попадает в записки Печорина и в роман Лермонтова. Но Печорин, острящий по этому поводу, тем самым отвергает возможные обвинения в литературности 31 Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. М., Л.: Издательство академии наук СССР, 1961. C. 268. ⁠ : он — живой человек, а не какой-то там герой романа.

В. А. Поляков. Княжна Мэри. Иллюстрация к «Герою нашего времени». 1900 год

Скала Лермонтова в Кисловодске. Открытка XIX века

Почему Печорин так нравится женщинам?

Когда героине романа Йена Флеминга «Из России с любовью», русской шпионке Татьяне Романовой, нужно придумать легенду о том, почему она якобы влюбилась в Джеймса Бонда (по-настоящему она влюбится в него уже потом), она скажет, что он напоминает ей Печорина. «Он любил играть в карты и только и делал, что ввязывался в драки» — так характеризует Печорина с чужих слов начальник Бонда. Репутация опасного мужчины, конечно, благоприятствует интересу противоположного пола, тем более если к ней добавляется физическая красота. «Он был вообще очень недурён и имел одну из тех оригинальных физиономий, которые особенно нравятся женщинам светским» — так «автор-издатель» заканчивает портрет Печорина. «Печориным просто нельзя не восхищаться — он слишком красив, изящен, остроумен», — считают Вайль и Генис; в результате этого восхищения «поколения школьников приходят к выводу — умный негодяй лучше добропорядочного дурака» 32 Вайль П. Л., Генис А. А. Родная речь. М.: КоЛибри, 2008. C. 115. ⁠ .

«Негодяйство» Печорина проявляется в первую очередь в том, как он ведёт себя с женщинами. Это касается не столько «Бэлы», сколько «Княжны Мери», где он следует пушкинской максиме «Чем меньше женщину мы любим, / Тем легче нравимся мы ей» и выступает в роли знатока женщин («Нет ничего парадоксальнее женского ума; женщин трудно убедить в чём-нибудь, надо их довести до того, чтоб они убедили себя сами»). Он раздражает и одновременно интригует княжну Мери, затем раскрывает ей душу в исповеди — будто бы искренней по содержанию, но произнесённой с расчётом (Печорин говорит, «приняв глубоко тронутый вид») — и добивается признания в любви. Эта игра с наивной княжной — вполне романтического свойства: Печорин становится «светским вариантом Демона», «сея зло без наслажденья» 33 Эткинд Е. Г. «Внутренний человек» и внешняя речь: Очерки психопоэтики русской литературы XVIII-XIX вв. М.: Языки русской культуры, 1998. C. 105. ⁠ . Он упивается произведённым эффектом: «Все заметили эту необыкновенную весёлость. И княгиня внутренно радовалась, глядя на свою дочку; а у дочки просто нервический припадок: она проведёт ночь без сна и будет плакать. Эта мысль мне доставляет необъятное наслаждение: есть минуты, когда я понимаю Вампира... А ещё слыву добрым малым и добиваюсь этого названия!»

Современный психолог мог бы найти в Печорине черты перверзного нарциссиста : человека, идеализирующего самого себя и испытывающего потребность подчинять других своей воле. Такой человек запутывает и изматывает своего партнёра, который не в силах с ним расстаться. Он создаёт вокруг себя своего рода психологическое силовое поле и уверен в своей неотразимости — вспомним, как легко Печорин покупается на трюк, который проделывает с ним контрабандистка в «Тамани» (хотя и принимает меры предосторожности). Сложная личность Печорина не ограничивается этими чертами (перверзные нарциссисты, как правило, выбирают одну жертву на долгое время). Во многих других отношениях он благороден, а в своих неблаговидных поступках отдаёт себе отчёт. Ему трудно понять, почему его любит Вера, которая одна поняла его до конца, со всеми пороками и слабостями. Вера меж тем любит его «просто так» — и это единственная необъяснимая и подлинная любовь в романе.

Насколько самостоятельны женщины у Лермонтова?

«Вообще женские образы не удавались Лермонтову. Мери — типичная барышня из романов, напрочь лишённая индивидуальных черт, если не считать её «бархатных» глаз, которые, впрочем, к концу романа забываются. Вера совсем уже придуманная со столь же придуманной родинкой на щеке; Бэла — восточная красавица с коробки рахат-лукума» — так, в обычной своей манере, аттестует героинь романа Набоков. Вера не нравилась и Белинскому: «Лицо Веры особенно неуловимо и неопределённо. Это скорее сатира на женщину, чем женщина. Только что начинаете вы ею заинтересовываться и очаровываться, как автор тотчас же и разрушает ваше участие и очарование какою-нибудь совершенно произвольною выходкою».

Эта «произвольная выходка» — знаменательная проговорка: Белинский не готов видеть в «произволе» женщины сознательное решение автора. Между тем Вера — самая «субъектная» героиня Лермонтова. Именно она «ведёт» во взаимоотношениях с Печориным, именно она помогает запуститься интриге с Мери, наконец, именно она — одна из всех — поняла Печорина «совершенно, со всеми… слабостями, дурными страстями». Вера жертвует собой, надеясь, что Печорин когда-нибудь поймёт, что её любовь к нему «не зависела ни от каких условий»; потеряв Веру, Печорин выходит из себя, почти сходит с ума, моментально расстаётся со своим блестящим хладнокровием.

Другие женщины в «Герое нашего времени» гораздо «объектнее». Исследовательница Жеанн Гайт называет героиню, которую отвергает «лишний человек» в романтическом произведении, «обязательной женщиной»: она непременно присутствует возле героя и определяет его качества. В таком случае Бэла и Мери необходимы сюжету, чтобы показать неспособность Печорина к любви и верности 34 Kahn A., Lipovetsky M., Reyfman I., Sandler S. A History of Russian Literature. Oxford: Oxford University Press, 2018. C. 476-477. ⁠ . «Я никогда не делался рабом любимой женщины; напротив, я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть, вовсе об этом не стараясь. <…> Надо признаться, что я точно не люблю женщин с характером: их ли это дело!..» — хвалится Печорин; «не стараясь» — это, положим, неправда, но отношение героя к женщинам из этих фраз ясно. Посмотрим, как оно реализуется.

Нет ничего парадоксальнее женского ума; женщин трудно убедить в чём-нибудь, надо их довести до того, чтоб они убедили себя сами

Михаил Лермонтов

Описание Бэлы входит в «полный стандартный набор» 35 Вайль П. Л., Генис А. А. Родная речь. М.: КоЛибри, 2008. C. 112. ⁠ романтических штампов о Кавказе: перед нами «высокая, тоненькая» дикарка, чьи «глаза чёрные, как у горной серны, так и заглядывали нам в душу». Нельзя сказать, что Бэла совершенно пассивна: она сама пропевает Печорину нечто «вроде комплимента», в минуту гордости и гнева на Печорина она вспоминает: «Я не раба его — я княжеская дочь!..»; она готова мстить за отца. «И в тебе, душенька, не молчит разбойничья кровь!» — думает Максим Максимыч — единственный человек, чьими глазами мы видим Бэлу. «Мы не знаем, как воспринимают Бэлу Азамат или Печорин… — напоминает Александр Архангельский, — мы не допущены в её внутренний мир и можем лишь догадываться о глубине её радости и силе её страдания». Характерно, что единственный раз, когда покорённая Бэла совершает нечто по собственной воле, — ослушавшись Печорина, выходит из крепости, — заканчивается её гибелью.

Впрочем, если бы Бэла не ослушалась, то погибла бы всё равно, окончательно наскучив Печорину, который её так добивался. Сегодня уговоры Печорина могли бы войти в феминистский учебник как примеры виктимблейминга От английского victim — «жертва» и blame — «обвинять». Под виктимблеймингом понимают ситуацию, когда ответственность за насилие, физическое или психологическое, возлагается не на насильника, а на жертву. ⁠ и газлайтинга Психологическое манипулирование, призванное заставить жертву сомневаться в собственной адекватности. Происхождение термина связано с голливудским фильмом «Газовый свет» (1944), в котором изображён этот вид психологического насилия. ⁠ : «…Ведь ты знаешь, что рано или поздно ты должна быть моею, — отчего же только мучишь меня? <…> Поверь мне, аллах для всех племён один и тот же, и если он мне позволяет любить тебя, отчего же запретит тебе платить мне взаимностью? <…> …Я хочу, чтоб ты была счастлива; а если ты снова будешь грустить, то я умру»; наконец, он предлагает ей свободу, но в то же время сообщает, что едет подставить себя под пулю или удар шашки. Бедной Бэле ничего не остаётся, кроме как сдаться.

Так же объективируется поначалу и княжна Мери («Если бы можно было слить Бэлу и Мери в одно лицо: вот был бы идеал женщины!» — восклицает критик Шевырёв). Замечания Печорина о ней циничны — даже пустой Грушницкий замечает: «Ты говоришь о хорошенькой женщине, как об английской лошади». Ничего необычного в этом нет: Печорин и в «Тамани» заявляет, что «порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело». Ещё циничнее та игра, которую он ведёт с Мери. Но когда эта игра подходит к финалу, Мери удаётся перерасти назначенную ей роль:

— …Видите ли, я перед вами низок. Не правда ли, если даже вы меня и любили, то с этой минуты презираете?

Она обернулась ко мне бледная, как мрамор, только глаза её чудесно сверкали.

— Я вас ненавижу... — сказала она.

А вот в «Тамани» уверенность Печорина в том, что ему покорится любая женщина, играет с ним злую шутку. Печорин не просто уверен в своей победе — он и странности в поведении контрабандистки, которые могли бы внушить ему сомнения, трактует в духе романтической литературы: «дикая» девушка кажется ему то Ундиной из баллады Жуковского, то гётевской Миньоной. Крах любовного приключения подан, как обычно у Лермонтова, иронически, но кажется, что эта ирония маскирует здесь разочарование.

В. А. Поляков. Бэла. Иллюстрация к роману М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». 1900 год

Зачем в романе Максим Максимыч?

Обыгрывая штамп «лишний человек», мы можем прийти к выводу, что на самом деле такого названия в романе заслуживает Максим Максимыч. Его последовательно игнорируют: умирающая Бэла не вспоминает о нём перед смертью, и это ему досадно; Печорин, встретившись с ним снова, обижает его грубостью и холодностью. Он отсутствует в активном движении сюжета почти так же, как «автор-издатель» романа, который сознательно (но не полностью) устраняется из текста.

Но, как и «автор-издатель», «маленький» и «лишний» человек Максим Максимыч на самом деле важнейший элемент в системе персонажей. Именно он запускает механизм повествования и играет не последнюю роль в судьбе героев (рассказывает Печорину о разговоре Казбича с Азаматом, ведёт Бэлу прогуляться на вал, где её увидит Казбич). Более того, в его руках в какой-то момент оказывается судьба всей истории Печорина: обиженный встречей, он готов пустить печоринские рукописи на патроны.

Я вступил в эту жизнь, пережив её уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге

Михаил Лермонтов

И сторонники, и противники Лермонтова отмечали, что Максим Максимыч — исключительно удачный образ. Белинский писал о «типе старого кавказского служаки, закалённого в опасностях, трудах и битвах, которого лицо так же загорело и сурово, как манеры простоваты и грубы, но у которого чудесная душа, золотое сердце» и говорил, что этот тип — «чисто русский, который художественным достоинством создания напоминает оригинальнейшие из характеров в романах Вальтера Скотта и Купера, но который, по своей новости, самобытности и чисто русскому духу, не походит ни на один из них»; свою апологию критик завершает пожеланием читателю «поболее встретить на пути вашей жизни Максимов Максимычей ». Критики отмечали сходство Максима Максимыча с одним из первых «маленьких людей» в русской литературе — Самсоном Выриным из «Станционного смотрителя»; читательская симпатия к Вырину переносится и на лермонтовского штабс-капитана.

Но помимо сюжетной и типологической у Максима Максимыча есть ещё две важные функции. Во-первых, он — основной источник этнографических сведений в «Бэле». Он понимает языки горских народов и прекрасно знает их обычаи и нравы, хотя и толкует их с позиции снисходительного европейца, вплоть до «Ужасные бестии эти азиаты!». Его опыт «старого кавказца», в котором Лермонтов обобщил собственные наблюдения и знания старших товарищей по службе, гарантирует достоверность сведений — при этом Лермонтов, конечно, осознаёт колониальную оптику своего персонажа, заставляя его произносить сентенции вроде: «Из крепости видны были те же горы, что из аула, — а этим дикарям больше ничего не надобно». Во-вторых, Максим Максимыч, как и доктор Вернер, в системе персонажей «Героя нашего времени» служит противовесом фигуре Печорина; явно ощутимая авторская симпатия к обоим персонажам (сообщённая Печорину и безымянному рассказчику) означает не только то, что они добрые и честные люди, но и то, что они необходимы сюжету, гармонизируют его. «Для того и введён в повествование этот персонаж, чтобы на его фоне сложное, путаное, но масштабное «печоринское» начало проступило особенно ярко», — замечает Александр Архангельский 36 Архангельский А. Н. Герои классики: продлёнка для взрослых. М.: АСТ, 2018. C. 362. ⁠ .

В. А. Поляков. Максим Максимыч. Иллюстрация к роману М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». 1900 год

В чем суть спора Печорина с Вуличем о предопределении?

Мотив судьбы так или иначе появляется во всех частях «Героя нашего времени». В «Фаталисте» вопрос о том, предначертана ли каждому его судьба, ставится с «финальной остротой» 37 Архангельский А. Н. Герои классики: продлёнка для взрослых. М.: АСТ, 2018. C. 359. ⁠ . Пари Печорина с Вуличем состоит в следующем: Вулич утверждает, что предопределение существует, Печорин — что нет; Вулич подносит пистолет к виску и нажимает на курок: пистолет даёт осечку — значит, Вуличу не суждено умереть в этот раз, и он мог спокойно испытать судьбу. Легко заметить, что у этого пари странные условия: если бы пистолет выстрелил, можно было бы сказать, что так и должно было произойти и Вулич угадал свой роковой миг. Дело осложняется тем, что Печорин, ставящий против предопределения, на самом деле в него тайно верит: он видит, что на лице Вулича лежит печать смерти, «странный отпечаток неизбежной судьбы». Таким образом, предлагая Вуличу пари, он фактически готов стать инструментом этой судьбы и принести своему сопернику смерть.

Эта сложная игра с судьбой — очередное подтверждение двойственности героя. В Вуличе он впервые встречает ровню себе: человека бесстрашного и демоничного. Как и пародийный Грушницкий, этот двойник должен быть устранён, а его смерть должна подтвердить способность Печорина знать всё наперёд. Спасение Вулича поражает его, он начинает верить в предопределение осознанно — хотя вся его скептическая философия этому противится:

…Мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. <…> А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению...

Мысль о предопределении неприятна Печорину и с прагматической точки зрения: ведь он «всегда смелее идёт вперёд, когда не знает, что его ожидает». Вскоре после пари Вулич действительно гибнет от руки пьяного казака — и Печорин поражён таким неожиданным разрешением спора о предопределении: Вулич, думавший, что должен жить, на самом деле должен был умереть. После этого Печорин рискует жизнью, помогая схватить убийцу Вулича. У этого поступка опять-таки двойная мотивировка: с одной стороны, Печорин решает так же, как Вулич, испытать судьбу — и превзойти своего двойника, остаться живым там, где Вулич погиб. С другой стороны, он помогает совершиться возмездию — и тем самым отдаёт убитому дань уважения.

Дуэльный пистолет Кухенройтера. Около 1830 года

Колониальный роман, рождающийся внутри романтизма, тесно связан с приключенческим жанром. В одних случаях он предполагает цивилизаторское, эксплуататорское, высокомерное отношение героя-европейца к коренному населению: вероятно, самый известный текст такого рода — «Копи царя Соломона» Генри Хаггарда (1885). В других случаях представитель цивилизации заводит с «аборигенами» дружбу, участвует в их приключениях, даже становится на их сторону; в качестве примеров можно назвать знакомые Лермонтову романы Фенимора Купера. Оба типа романа строятся на мифах — об «ужасном дикаре» и о «благородном дикаре». «Героя нашего времени» трудно отнести к одному из этих типов. К примеру, цивилизаторская снисходительность Максима Максимыча к «азиатам» и «татарам» оттеняется иронической характеристикой самого Максима Максимыча, а «автор-издатель» разделяет штампы о кавказцах довольно пассивно: характерно, что, попав в саклю, полную бедных путников, он называет их «жалкими людьми», а Максим Максимыч — «преглупым народом».

Русский «кавказский текст» первой половины XIX века отвечает романтическому, восходящему к Шеллингу требованию национального содержания для литературы. У национальной литературы должно быть и своё экзотическое; естественным образом для Лермонтова, вслед за Пушкиным и Марлинским, экзотическим полигоном становится Кавказ. Экзотика здесь важнее достоверной этнографии — уже в 1851 году журнал «Современник» оглядывался на русскую романтическую прозу со словами: «Недостаток фактических сведений обыкновенно пополнялся красотами цветистого слога, сделавшегося до того неизбежным в кавказских повестях, что одно время кавказская повесть и высокий слог были синонимами в русской литературе» 38 Виноградов В. В. Стиль прозы Лермонтова // Литературное наследство. Т. 43/44: М. Ю. Лермонтов. Кн. I. М.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 565. ⁠ . По замечанию Виктора Виноградова, «кавказский» лексикон Максима Максимыча «не выходит за пределы наиболее характерных бытовых названий и формул: мирнóй князь… кунак, кунацкая; джигитовка… сакля, духанщица, бешмет, гяур, калым »; и это притом, что Максим Максимыч — пограничный персонаж, который то «становится на точку зрения туземцев, то, напротив, переводит тамошние понятия и обозначения на язык русского человека» 39 Виноградов В. В. Стиль прозы Лермонтова // Литературное наследство. Т. 43/44: М. Ю. Лермонтов. Кн. I. М.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 571-572. ⁠ . Этнонимы у Лермонтова условны: неразличение между черкесами, чеченцами, «татарами» задаёт головную боль комментаторам Лермонтова 40 Дурылин С. Н. «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова. Комментарии. М.: Учпедгиз, 1940. ⁠ . Неосознанное пренебрежение видно и в речах Печорина, который называет Бэлу пери — то есть персонажем персидской демонологии, не имеющим отношения к Кавказу.

В описаниях Кавказа у Лермонтова много двойственности. С одной стороны, он с удивительным искусством говорит о горных вершинах, речках, ущельях; превосходный знаток Кавказа, он явно передаёт собственное восхищение кавказской природой. Его описания разительно, иногда почти дословно совпадают с пушкинским «Путешествием в Арзрум», но гораздо красочнее, насыщенней; те же впечатления отразились в «Демоне» и «Мцыри». С другой стороны, он способен, снижая регистр, вспомнить «чугунный чайник — единственную отраду мою в путешествиях» или даже, будто боясь быть принятым за Марлинского, демонстративно отказаться следовать жанру: «Избавлю вас от описания гор, от возгласов, которые ничего не выражают, от картин, которые ничего не изображают, особенно для тех, которые там не были, и от статистических замечаний, которые решительно никто читать не станет». Вся эта двойственность — признак неустоявшегося отношения Лермонтова к кавказскому экзотизму и романтической мифологии. Чтобы снять эту проблему, он, как всегда, прибегнет к иронии — так появится «Тамань», где, по словам Бориса Эйхенбаума, «снимается налёт наивного «руссоизма» 41 Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. М., Л.: Издательство академии наук СССР, 1961. C. 279. ⁠ . Если покорение женщины для Печорина некоторым образом параллельно покорению Кавказа, то в «Тамани» погоня за очередной «дикаркой» оканчивается комической катастрофой.

Карта Кавказского края до 1832 года

Как связан «Герой нашего времени» с «Евгением Онегиным»?

Первое сходство героев Пушкина и Лермонтова видно на самом внешнем уровне: обе фамилии, Онегин и Печорин, не существовали в реальности и происходят от названий рек — Онеги и Печоры. Отталкиваясь от этого, Белинский писал, что «несходство их между собою гораздо меньше расстояния между Онегою и Печорою»: Печорин — «это Онегин нашего времени». Характерно, что в черновиках «Княгини Лиговской» Лермонтов один раз по ошибке называет своего Печорина Евгением. Очевидны и сюжетные параллели: любовь княжны Мери к Печорину, в которой она признаётся сама, напоминает нам о признании Татьяны Онегину; дуэль с Грушницким — младшим другом Печорина — вторит дуэли Онегина с Ленским даже в мотивировке: Онегин, чтобы позлить Ленского, танцует с Ольгой; Печорину скучно, и он разыгрывает с Грушницким комедию для собственного увеселения. В фигуре Грушницкого, эталонного «вульгарного романтика», очень многое сходно с Ленским:

Говорит он скоро и вычурно: он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы, которых просто прекрасное не трогает и которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания. Производить эффект — их наслаждение; они нравятся романтическим провинциалкам до безумия. <…> Его цель — сделаться героем романа.

<…> …Я уверен, что накануне отъезда из отцовской деревни он говорил с мрачным видом какой-нибудь хорошенькой соседке, что он едет не так, просто, служить, но что ищет смерти, потому что... тут, он, верно, закрыл глаза рукою и продолжал так: «Нет, вы (или ты) этого не должны знать! Ваша чистая душа содрогнётся! Да и к чему? Что я для вас! Поймёте ли вы меня?» — и так далее.

Всё это, не правда ли, напоминает «тёмные и вялые» вирши Ленского, в которых Пушкин пародирует ходовой поэтический романтизм, и его чрезмерную аффектацию в личных отношениях (впоследствии эти излияния хорошенькой соседке спародирует Гончаров в «Обыкновенной истории»). Слово «пародия» здесь повторяется не напрасно: сама «Княжна Мери» находится с «Евгением Онегиным» в отчасти пародических отношениях 42 Святополк-Мирский Д. П. История русской литературы. Новосибирск: Издательство «Свиньин и сыновья», 2014. C. 253. ⁠ , которые не отменяют лермонтовского восхищения Пушкиным. Чтобы осознать это, посмотрим на то, чем герои Лермонтова отличаются от пушкинских. В их психологических портретах есть двойственность, некое подчёркнутое тёмное начало. Возвращаясь к гидронимическому сходству, можно вспомнить замечание Бориса Эйхенбаума: «Онега течёт ровно, в одном направлении к морю; русло Печоры изменчиво, витиевато, это бурная горная река» 43 Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. М., Л.: Издательство академии наук СССР, 1961. C. 235. ⁠ . Ленский, конечно, не способен на подлость в духе Грушницкого, который сначала распускает о Печорине и об отвергнувшей его Мери грязные сплетни, а затем хочет одурачить Печорина, по совету товарища не зарядив его пистолет. То же и с Печориным: как пишет филолог Сергей Кормилов, «невозможно вообразить Онегина на балконе чужого дома подглядывающим в окно Татьяны, а Печорин, выбираясь таким путём от Веры, чужой жены, удовлетворяет своё любопытство, заглянув в комнату

Как «Герой нашего времени» связан с поэзией Лермонтова?

Параллели между романом и лирикой Лермонтова отмечались не раз, в том числе на структурном уровне. Анна Журавлёва считает, что роман Лермонтова объединён не только сюжетом, но и «словесно-смысловыми мотивами, характерными для поэзии Лермонтова… так, как бывает объединён лирический цикл» 46 Журавлёва А. И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. М.: Прогресс-Традиция, 2002. C. 204. ⁠ . Ещё раньше Набоков замечал, что вложенность снов и смена точек зрения в стихотворении «Сон» («В полдневный жар в долине Дагестана…») «сродни переплетению пяти рассказов, составивших роман Лермонтова».

Психологическая близость Печорина к Лермонтову делает переклички романа с лермонтовской лирикой неизбежными. Так, уже в раннем стихотворении «1831-го, июня 11 дня» можно увидеть мотивы исповедальных монологов Печорина, его двойственности, непонимания со стороны окружающих:

Моя душа, я помню, с детских лет
Чудесного искала. Я любил
Все обольщенья света, но не свет,
В котором я минутами лишь жил…

Никто не дорожит мной на земле,
И сам себе я в тягость, как другим;
Тоска блуждает на моём челе.
Я холоден и горд; и даже злым

Толпе кажуся; но ужель она
Проникнуть дерзко в сердце мне должна?
Зачем ей знать, что в нём заключено?
Огонь иль сумрак там — ей всё равно.

Только в природе герой стихотворения находит утешение, и печоринские описания природы Кавказа вторят лермонтовской лирике. Сравним: «Весело жить в такой земле! Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка…» и «Воздух там чист, как молитва ребёнка; / И люди, как вольные птицы, живут беззаботно». Отношения героя с людьми на этом фоне — продукт раздражения: находясь среди них, Печорин не может показать «себя настоящего». Так и героя стихотворения Лермонтова, вспоминающего прекрасное детство (ребёнком он был «царства дивного всесильный господин»), раздражает общество, в котором он вынужден находиться: «О, как мне хочется смутить весёлость их / И дерзко бросить им в глаза железный стих, / Облитый горечью и злостью!..»

Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом.

«Я вступил в эту жизнь, пережив её уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге», — соглашается Печорин.

Вот «автор-издатель» обращается в мыслях к воющей метели: «И ты, изгнанница, плачешь о своих широких, раздольных степях!», а вот Лермонтов пишет о тучках небесных: «Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники, / С милого севера в сторону южную». Вот Печорин губит Бэлу, а Демон — Тамару. В поэме «Измаил-Бей» мы найдём описания кавказских обычаев, похожие на описания из романа… Примеры перекличек можно ещё множить, но ясно, что между «Героем нашего времени» и поэзией Лермонтова существует прочная связь. В конце концов, стихи есть и в самом романе: «автор-издатель» по привычке переводит на русский песню Казбича, а Печорин записывает песню контрабандистки. Обе песни отличает стилизация народной поэзии: в песне Казбича применена типичная фольклорная формула («Золото купит четыре жены, / Конь же лихой не имеет цены»), а в последней строке ритмическая вариация — выпуск одного слога — создаёт впечатление вольной, некнижной поэтической речи. «Аутентичная» песня контрабандистки написана и вовсе разностопным народным стихом («Как по вольной волюшке — / По зелёну морю, / Ходят всё кораблики / Белопарусники…») с

Что Печорин делал в Персии?

Печорин умирает, возвращаясь из Персии. Так сбывается пророчество Максима Максимыча о том, что он дурно кончит. Сам Печорин в «Бэле» говорит: «Как только будет можно, отправлюсь — только не в Европу, избави боже! — поеду в Америку, в Аравию, в Индию, — авось где-нибудь умру на дороге!» Так и происходит; Печорин, которому предсказывали гибель «от злой жены», нагадывает себе другую смерть.

В своей статье «Зачем Печорин ездил в Персию?» 47 Ермоленко С. И. Зачем Печорин ездил в Персию? // Филологический класс. Т. V. № 17. 2007. С. 41-48. ⁠ филолог Светлана Ермоленко суммирует возможные ответы на этот вопрос. Комментатор романа Сергей Дурылин полагает, что для Печорина путешествие в Персию, которая находится в зоне дипломатических интересов России, — комфортабельный способ «утолить тягу к Востоку, почерпнутую из Байрона», а заодно и сбежать от «казарменной николаевщины». Борис Эйхенбаум, в соответствии со своей теорией о декабризме Печорина, видит в этом не прихоть, а выражение «характерных последекабристских настроений» (в Персию хочет незадолго до смерти отправиться Веневитинов, «в Аравии, в Иране золотом» ищет счастья Ижорский, герой драмы Кюхельбекера). Ермоленко возражает Дурылину: по сравнению с грибоедовским временем политическая ситуация в Персии ещё усложнилась — эти места были «театром беспрерывных, с начала XIX века, военных действий». Таким образом, Печорин мог сознательно искать смерти. Не забудем, что по прямой хронологии события «Бэлы» — последнее приключение Печорина. Вполне возможно, что оно надломило его байронический характер: когда Максим Максимыч напоминает ему о Бэле, Печорин бледнеет и отворачивается. Он не беспокоится больше о судьбе своих записей, которые, как он когда-то считал, должны были стать для него «драгоценным воспоминанием»; ему теперь одна дорога — к гибели.

Связь Персии со смертью должна была напомнить любому светскому читателю о гибели в Тегеране Грибоедова. Один из главных эпизодов «Путешествия в Арзрум», на которое Лермонтов явственно опирается, — встреча Пушкина с мёртвым «Грибоедом», и перед нами, таким образом, ещё одна отсылка к пушкинскому произведению (Борис Эйхенбаум считает, что таким образом Лермонтов отдаёт дань уважения «полуопальному» Пушкину). Известно, что Лермонтов собирался взяться за новый роман «из кавказской жизни», «с персидской войной»; в этом романе он хотел описать и смерть Грибоедова. Ермоленко обращает внимание: Пушкин сетовал на то, что Грибоедов «не оставил своих записок»; Печорин, на Грибоедова совсем не похожий, свои записки как раз оставил, позволив другим прочитать свою «историю души».

Наконец, ещё одно соображение. «Америка, Аравия, Индия», да и Персия, куда стремится Печорин, — пространства не просто экзотические для русского человека, а вовсе не изведанные. Это своего рода «тот свет», потусторонний мир. Получается, что Персия для Печорина — такой же знак гибели, как Америка для героев Достоевского, продолжателя лермонтовской психологической и экзистенциальной традиции.

список литературы

• Архангельский А. Н. Герои классики: продлёнка для взрослых. М.: АСТ, 2018.
• Виноградов В. В. Стиль прозы Лермонтова // Литературное наследство. Т. 43/44: М. Ю. Лермонтов. Кн. I. М.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 517–628.
• Гинзбург Л. Я. О психологический прозе. О литературном герое. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2016.
• Гуревич А. М. Динамика реализма (в русской литературе XIX в.): Пособие для учителя. М.: Гардарика, 1995.

• Дрозда М. Повествовательная структура «Героя нашего времени» // Wiener Slawistischer Almanach. Bd. XV. 1985. S. 5–34.
• Дурылин С. Н. «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова. Комментарии. М.: Учпедгиз, 1940.
• Ермоленко С. И. Зачем Печорин ездил в Персию? // Филологический класс. Т. V. № 17. 2007. С. 41–48.
• Журавлёва А. И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. М.: Прогресс-Традиция, 2002.
• Кийко Е. И. «Герой нашего времени» Лермонтова и психологическая традиция во французской литературе // Лермонтовский сборник. Л.: Наука, 1985. С. 181–193.
• Кормилов С. И. М. Ю. Лермонтов // Русская литература XIX–XX веков: В 2 т. Т. 1. М.: Изд-во Московского университета, 2001. С. 137–173.
• Найдич Э. Э. «Герой нашего времени» в русской критике // Лермонтов М. Ю. Герой нашего времени. М.: Изд-во АН СССР, 1962. С. 163–197.
• Овсянико-Куликовский Д. Н. М. Ю. Лермонтов. К столетию со дня рождения великого поэта. СПб.: Кн-во «Прометей» Н. Н. Михайлова, .
• Перльмуттер Л. Б. Язык прозы М. Ю. Лермонтова // Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова: Исследования и материалы: Сб. первый. М.: ОГИЗ; ГИХЛ, 1941. С. 310–355.
• Потапова Г. Е. Изучение Лермонтова в Великобритании и США // Творчество М. Ю. Лермонтова в контексте современной культуры. СПб.: РХГА, 2014. С. 232–248.
• Сартаков Е. В. С. А. Бурачок - критик романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» // Вестник МГУ. Сер. 10. Журналистика. 2015. № 6. С. 193–203.
• Скабичевский А. М. М. Ю. Лермонтов. Его жизнь и литературная деятельность. М.: Директ-Медиа, 2015.
• Святополк-Мирский Д. П. История русской литературы. Новосибирск: Издательство «Свиньин и сыновья», 2014.
• Томашевский Б. В. Проза Лермонтова и западно-европейская литературная традиция // Литературное наследство. Т. 43/44: М. Ю. Лермонтов. Кн. I. М.: Изд-во АН СССР, 1941. С. 469–516. (Лит. наследство; Т. 43/44).
• Щёголев П. Е. Книга о Лермонтове: В 2 выпусках. Вып. 2. Л.: Прибой, 1929.
• Эткинд Е. Г. «Внутренний человек» и внешняя речь: Очерки психопоэтики русской литературы XVIII–XIX вв. М.: Языки русской культуры, 1998.
• Kahn A., Lipovetsky M., Reyfman I., Sandler S. A History of Russian Literature. Oxford: Oxford University Press, 2018.

Весь список литературы

Михаил Лермонтов

Герой нашего времени

Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики. Но обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и потому они не читают предисловий. А жаль, что это так, особенно у нас. Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии; она просто дурно воспитана. Она еще не знает, что в порядочном обществе и в порядочной книге явная брань не может иметь места; что современная образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое и тем не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит неотразимый и верный удар. Наша публика похожа на провинциала, который, подслушав разговор двух дипломатов, принадлежащих к враждебным дворам, остался бы уверен, что каждый из них обманывает свое правительство в пользу взаимной нежнейшей дружбы.

Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых… Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!

Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?..

Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает, и к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить – это уж бог знает!

Часть первая

Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с остальными вещами, к счастью для меня, остался цел.

Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Осетин- извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во все горло распевал песни. Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуею.

Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились возле духана. Тут толпилось шумно десятка два грузин и горцев; поблизости караван верблюдов остановился для ночлега. Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, – а эта гора имеет около двух верст длины.

Нечего делать, я нанял шесть быков и нескольких осетин. Один из них взвалил себе на плечи мой чемодан, другие стали помогать быкам почти одним криком.

За моею тележкою четверка быков тащила другую как ни в чем не бывало, несмотря на то, что она была доверху накладена. Это обстоятельство меня удивило. За нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду. Я подошел к нему и поклонился: он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма.

– Мы с вами попутчики, кажется?

Он молча опять поклонился.

– Вы, верно, едете в Ставрополь?

– Так-с точно… с казенными вещами.

– Скажите, пожалуйста, отчего это вашу тяжелую тележку четыре быка тащат шутя, а мою, пустую, шесть скотов едва подвигают с помощью этих осетин?

Он лукаво улыбнулся и значительно взглянул на меня.

– Вы, верно, недавно на Кавказе?

– С год, – отвечал я.

Он улыбнулся вторично.

– А что ж?

– Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки все ни с места… Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих… Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку. Уж я их знаю, меня не проведут!

– А вы давно здесь служите?

– Да, я уж здесь служил при Алексее Петровиче , – отвечал он, приосанившись. – Когда он приехал на Линию, я был подпоручиком, – прибавил он, – и при нем получил два чина за дела против горцев.

– А теперь вы?..

– Теперь считаюсь в третьем линейном батальоне. А вы, смею спросить?..

Я сказал ему.

Разговор этим кончился и мы продолжали молча идти друг подле друга. На вершине горы нашли мы снег. Солнце закатилось, и ночь последовала за днем без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге; но благодаря отливу снегов мы легко могли различать дорогу, которая все еще шла в гору, хотя уже не так круто. Я велел положить чемодан свой в тележку, заменить быков лошадьми и в последний раз оглянулся на долину; но густой туман, нахлынувший волнами из ущелий, покрывал ее совершенно, ни единый звук не долетал уже оттуда до нашего слуха. Осетины шумно обступили меня и требовали на водку; но штабс- капитан так грозно на них прикрикнул, что они вмиг разбежались.

– Ведь этакий народ! – сказал он, – и хлеба по-русски назвать не умеет, а выучил: «Офицер, дай на водку!» Уж татары по мне лучше: те хоть непьющие…

До станции оставалось еще с версту. Кругом было тихо, так тихо, что по жужжанию комара можно было следить за его полетом. Налево чернело глубокое ущелье; за ним и впереди нас темно-синие вершины гор, изрытые морщинами, покрытые слоями снега, рисовались на бледном небосклоне, еще сохранявшем последний отблеск зари. На темном небе начинали мелькать звезды, и странно, мне показалось, что оно гораздо выше, чем у нас на севере. По обеим сторонам дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывали кустарники, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать среди этого мертвого сна природы фырканье усталой почтовой тройки и неровное побрякиванье русского колокольчика.

– Завтра будет славная погода! – сказал я. Штабс-капитан не отвечал ни слова и указал мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас.

– Что ж это? – спросил я.

Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики. Но обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и потому они не читают предисловий. А жаль, что это так, особенно у нас. Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии; она просто дурно воспитана. Она еще не знает, что в порядочном обществе и в порядочной книге явная брань не может иметь места; что современная образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое и тем не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит неотразимый и верный удар. Наша публика похожа на провинциала, который, подслушав разговор двух дипломатов, принадлежащих к враждебным дворам, остался бы уверен, что каждый из них обманывает свое правительство в пользу взаимной нежнейшей дружбы.
Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых… Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!
Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?..
Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает, и к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить - это уж бог знает!

Часть первая

I. Бэла

Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с остальными вещами, к счастью для меня, остался цел.
Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во все горло распевал песни. Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуею.
Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились возле духана. Тут толпилось шумно десятка два грузин и горцев; поблизости караван верблюдов остановился для ночлега. Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, - а эта гора имеет около двух верст длины.

Михаил Лермонтов

Герой нашего времени

Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики. Но обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и потому они не читают предисловий. А жаль, что это так, особенно у нас. Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии; она просто дурно воспитана. Она еще не знает, что в порядочном обществе и в порядочной книге явная брань не может иметь места; что современная образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое и тем не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит неотразимый и верный удар. Наша публика похожа на провинциала, который, подслушав разговор двух дипломатов, принадлежащих к враждебным дворам, остался бы уверен, что каждый из них обманывает свое правительство в пользу взаимной нежнейшей дружбы.

Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых… Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!

Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?..

Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает, и к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить – это уж бог знает!

Часть первая

Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с остальными вещами, к счастью для меня, остался цел.

Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во все горло распевал песни. Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуею.

Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились возле духана. Тут толпилось шумно десятка два грузин и горцев; поблизости караван верблюдов остановился для ночлега. Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, – а эта гора имеет около двух верст длины.

Нечего делать, я нанял шесть быков и нескольких осетин. Один из них взвалил себе на плечи мой чемодан, другие стали помогать быкам почти одним криком.

За моею тележкою четверка быков тащила другую как ни в чем не бывало, несмотря на то, что она была доверху накладена. Это обстоятельство меня удивило. За нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду. Я подошел к нему и поклонился: он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма.

– Мы с вами попутчики, кажется?

Он молча опять поклонился.

– Вы, верно, едете в Ставрополь?

– Так-с точно… с казенными вещами.

– Скажите, пожалуйста, отчего это вашу тяжелую тележку четыре быка тащат шутя, а мою, пустую, шесть скотов едва подвигают с помощью этих осетин?

Он лукаво улыбнулся и значительно взглянул на меня.

– Вы, верно, недавно на Кавказе?

– С год, – отвечал я.

Он улыбнулся вторично.

– А что ж?

– Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки все ни с места… Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих… Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку. Уж я их знаю, меня не проведут!

– А теперь вы?..

– Теперь считаюсь в третьем линейном батальоне. А вы, смею спросить?..

Я сказал ему.

Разговор этим кончился и мы продолжали молча идти друг подле друга. На вершине горы нашли мы снег. Солнце закатилось, и ночь последовала за днем без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге; но благодаря отливу снегов мы легко могли различать дорогу, которая все еще шла в гору, хотя уже не так круто. Я велел положить чемодан свой в тележку, заменить быков лошадьми и в последний раз оглянулся на долину; но густой туман, нахлынувший волнами из ущелий, покрывал ее совершенно, ни единый звук не долетал уже оттуда до нашего слуха. Осетины шумно обступили меня и требовали на водку; но штабс-капитан так грозно на них прикрикнул, что они вмиг разбежались.

– Ведь этакий народ! – сказал он, – и хлеба по-русски назвать не умеет, а выучил: «Офицер, дай на водку!» Уж татары по мне лучше: те хоть непьющие…

До станции оставалось еще с версту. Кругом было тихо, так тихо, что по жужжанию комара можно было следить за его полетом. Налево чернело глубокое ущелье; за ним и впереди нас темно-синие вершины гор, изрытые морщинами, покрытые слоями снега, рисовались на бледном небосклоне, еще сохранявшем последний отблеск зари. На темном небе начинали мелькать звезды, и странно, мне показалось, что оно гораздо выше, чем у нас на севере. По обеим сторонам дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывали кустарники, но ни один сухой листок не шевелился, и весело было слышать среди этого мертвого сна природы фырканье усталой почтовой тройки и неровное побрякиванье русского колокольчика.

– Завтра будет славная погода! – сказал я. Штабс-капитан не отвечал ни слова и указал мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас.

– Что ж это? – спросил я.

– Гуд-гора.

– Ну так что ж?

– Посмотрите, как курится.

И в самом деле, Гуд-гора курилась; по бокам ее ползали легкие струйки – облаков, а на вершине лежала черная туча, такая черная, что на темном небе она казалась пятном.

Уж мы различали почтовую станцию, кровли окружающих ее саклей. и перед нами мелькали приветные огоньки, когда пахнул сырой, холодный ветер, ущелье загудело и пошел мелкий дождь. Едва успел я накинуть бурку, как повалил снег. Я с благоговением посмотрел на штабс-капитана…

– Не было, господин, – отвечал осетин-извозчик, – а висит много, много.

За неимением комнаты для проезжающих на станции, нам отвели ночлег в дымной сакле. Я пригласил своего спутника выпить вместе стакан чая, ибо со мной был чугунный чайник – единственная отрада моя в путешествиях по Кавказу.

Сакля была прилеплена одним боком к скале; три скользкие, мокрые ступени вели к ее двери. Ощупью вошел я и наткнулся на корову (хлев у этих людей заменяет лакейскую). Я не знал, куда деваться: тут блеют овцы, там ворчит собака. К счастью, в стороне блеснул тусклый свет и помог мне найти другое отверстие наподобие двери. Тут открылась картина довольно занимательная: широкая сакля, которой крыша опиралась на два закопченные столба, была полна народа. Посередине трещал огонек, разложенный на земле, и дым, выталкиваемый обратно ветром из отверстия в крыше, расстилался вокруг такой густой пеленою, что я долго не мог осмотреться; у огня сидели две старухи, множество детей и один худощавый грузин, все в лохмотьях. Нечего было делать, мы приютились у огня, закурили трубки, и скоро чайник зашипел приветливо.

– Жалкие люди! – сказал я штабс-капитану, указывая на наших грязных хозяев, которые молча на нас смотрели в каком-то остолбенении.

– Преглупый народ! – отвечал он. – Поверите ли? ничего не умеют, не способны ни к какому образованию! Уж по крайней мере наши кабардинцы или чеченцы хотя разбойники, голыши, зато отчаянные башки, а у этих и к оружию никакой охоты нет: порядочного кинжала ни на одном не увидишь. Уж подлинно осетины!

– А вы долго были в Чечне?

– Да, я лет десять стоял там в крепости с ротою, у Каменного Брода, – знаете?

– Слыхал.

– Вот, батюшка, надоели нам эти головорезы; нынче, слава богу, смирнее; а бывало, на сто шагов отойдешь за вал, уже где-нибудь косматый дьявол сидит и караулит: чуть зазевался, того и гляди – либо аркан на шее, либо пуля в затылке. А молодцы!..

– А, чай, много с вами бывало приключений? – сказал я, подстрекаемый любопытством.

– Как не бывать! Бывало…

Тут он начал щипать левый ус, повесил голову и призадумался. Мне страх хотелось вытянуть из него какую-нибудь историйку – желание, свойственное всем путешествующим и записывающим людям. Между тем чай поспел; я вытащил из чемодана два походных стаканчика, налил и поставил один перед ним. Он отхлебнул и сказал как будто про себя: «Да, бывало!» Это восклицание подало мне большие надежды. Я знаю, старые кавказцы любят поговорить, порассказать; им так редко это удается: другой лет пять стоит где-нибудь в захолустье с ротой, и целые пять лет ему никто не скажет «здравствуйте» (потому что фельдфебель говорит «здравия желаю»). А поболтать было бы о чем: кругом народ дикий, любопытный; каждый день опасность, случаи бывают чудные, и тут поневоле пожалеешь о том, что у нас так мало записывают.

– Не хотите ли подбавить рому? – сказал я своему собеседнику, – у меня есть белый из Тифлиса; теперь холодно.

– Нет-с, благодарствуйте, не пью.

– Что так?

– Да так. Я дал себе заклятье. Когда я был еще подпоручиком, раз, знаете, мы подгуляли между собой, а ночью сделалась тревога; вот мы и вышли перед фрунт навеселе, да уж и досталось нам, как Алексей Петрович узнал: не дай господи, как он рассердился! чуть-чуть не отдал под суд. Оно и точно: другой раз целый год живешь, никого не видишь, да как тут еще водка – пропадший человек!

Услышав это, я почти потерял надежду.

– Да вот хоть черкесы, – продолжал он, – как напьются бузы на свадьбе или на похоронах, так и пошла рубка. Я раз насилу ноги унес, а еще у мирнова князя был в гостях.

– Как же это случилось?

– Вот (он набил трубку, затянулся и начал рассказывать), вот изволите видеть, я тогда стоял в крепости за Тереком с ротой – этому скоро пять лет. Раз, осенью пришел транспорт с провиантом; в транспорте был офицер, молодой человек лет двадцати пяти. Он явился ко мне в полной форме и объявил, что ему велено остаться у меня в крепости. Он был такой тоненький, беленький, на нем мундир был такой новенький, что я тотчас догадался, что он на Кавказе у нас недавно. «Вы, верно, – спросил я его, – переведены сюда из России?» – «Точно так, господин штабс-капитан», – отвечал он. Я взял его за руку и сказал: «Очень рад, очень рад. Вам будет немножко скучно… ну да мы с вами будем жить по-приятельски… Да, пожалуйста, зовите меня просто Максим Максимыч, и, пожалуйста, – к чему эта полная форма? приходите ко мне всегда в фуражке». Ему отвели квартиру, и он поселился в крепости.

– А как его звали? – спросил я Максима Максимыча.

– Его звали… Григорием Александровичем Печориным. Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен. Ведь, например, в дождик, в холод целый день на охоте; все иззябнут, устанут – а ему ничего. А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнет, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один; бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь со смеха… Да-с, с большими был странностями, и, должно быть, богатый человек: сколько у него было разных дорогих вещиц!..

– А долго он с вами жил? – спросил я опять.

– Да с год. Ну да уж зато памятен мне этот год; наделал он мне хлопот, не тем будь помянут! Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи!

– Необыкновенные? – воскликнул я с видом любопытства, подливая ему чая.

– А вот я вам расскажу. Верст шесть от крепости жил один мирной князь. Сынишка его, мальчик лет пятнадцати, повадился к нам ездит: всякий день, бывало, то за тем, то за другим; и уж точно, избаловали мы его с Григорием Александровичем. А уж какой был головорез, проворный на что хочешь: шапку ли поднять на всем скаку, из ружья ли стрелять. Одно было в нем нехорошо: ужасно падок был на деньги. Раз, для смеха, Григорий Александрович обещался ему дать червонец, коли он ему украдет лучшего козла из отцовского стада; и что ж вы думаете? на другую же ночь притащил его за рога. А бывало, мы его вздумаем дразнить, так глаза кровью и нальются, и сейчас за кинжал. «Эй, Азамат, не сносить тебе головы, – говорил я ему, яман будет твоя башка!»

Раз приезжает сам старый князь звать нас на свадьбу: он отдавал старшую дочь замуж, а мы были с ним кунаки: так нельзя же, знаете, отказаться, хоть он и татарин. Отправились. В ауле множество собак встретило нас громким лаем. Женщины, увидя нас, прятались; те, которых мы могли рассмотреть в лицо, были далеко не красавицы. «Я имел гораздо лучшее мнение о черкешенках», – сказал мне Григорий Александрович. «Погодите!» – отвечал я, усмехаясь. У меня было свое на уме.

У князя в сакле собралось уже множество народа. У азиатов, знаете, обычай всех встречных и поперечных приглашать на свадьбу. Нас приняли со всеми почестями и повели в кунацкую. Я, однако ж, не позабыл подметить, где поставили наших лошадей, знаете, для непредвидимого случая.

– Как же у них празднуют свадьбу? – спросил я штабс-капитана.

– Да обыкновенно. Сначала мулла прочитает им что-то из Корана; потом дарят молодых и всех их родственников, едят, пьют бузу; потом начинается джигитовка, и всегда один какой-нибудь оборвыш, засаленный, на скверной хромой лошаденке, ломается, паясничает, смешит честную компанию; потом, когда смеркнется, в кунацкой начинается, по-нашему сказать, бал. Бедный старичишка бренчит на трехструнной… забыл как по-ихнему, ну, да вроде нашей балалайки. Девки и молодые ребята становятся в две шеренги одна против другой, хлопают в ладоши и поют. Вот выходит одна девка и один мужчина на середину и начинают говорить друг другу стихи нараспев, что попало, а остальные подхватывают хором. Мы с Печориным сидели на почетном месте, и вот к нему подошла меньшая дочь хозяина, девушка лет шестнадцати, и пропела ему… как бы сказать?.. вроде комплимента.

– А что ж такое она пропела, не помните ли?

– Да, кажется, вот так: «Стройны, дескать, наши молодые джигиты, и кафтаны на них серебром выложены, а молодой русский офицер стройнее их, и галуны на нем золотые. Он как тополь между ними; только не расти, не цвести ему в нашем саду». Печорин встал, поклонился ей, приложив руку ко лбу и сердцу, и просил меня отвечать ей, я хорошо знаю по-ихнему и перевел его ответ.

Когда она от нас отошла, тогда я шепнул Григорью Александровичу: «Ну что, какова?» – «Прелесть! – отвечал он. – А как ее зовут?» – «Ее зовут Бэлою», – отвечал я.

И точно, она была хороша: высокая, тоненькая, глаза черные, как у горной серны, так и заглядывали нам в душу. Печорин в задумчивости не сводил с нее глаз, и она частенько исподлобья на него посматривала. Только не один Печорин любовался хорошенькой княжной: из угла комнаты на нее смотрели другие два глаза, неподвижные, огненные. Я стал вглядываться и узнал моего старого знакомца Казбича. Он, знаете, был не то, чтоб мирной, не то, чтоб немирной. Подозрений на него было много, хоть он ни в какой шалости не был замечен. Бывало, он приводил к нам в крепость баранов и продавал дешево, только никогда не торговался: что запросит, давай, – хоть зарежь, не уступит. Говорили про него, что он любит таскаться на Кубань с абреками, и, правду сказать, рожа у него была самая разбойничья: маленький, сухой, широкоплечий… А уж ловок-то, ловок-то был, как бес! Бешмет всегда изорванный, в заплатках, а оружие в серебре. А лошадь его славилась в целой Кабарде, – и точно, лучше этой лошади ничего выдумать невозможно. Недаром ему завидовали все наездники и не раз пытались ее украсть, только не удавалось. Как теперь гляжу на эту лошадь: вороная, как смоль, ноги – струнки, и глаза не хуже, чем у Бэлы; а какая сила! скачи хоть на пятьдесят верст; а уж выезжена – как собака бегает за хозяином, голос даже его знала! Бывало, он ее никогда и не привязывает. Уж такая разбойничья лошадь!..

В этот вечер Казбич был угрюмее, чем когда-нибудь, и я заметил, что у него под бешметом надета кольчуга. «Недаром на нем эта кольчуга, – подумал я, – уж он, верно, что-нибудь замышляет».

Душно стало в сакле, и я вышел на воздух освежиться. Ночь уж ложилась на горы, и туман начинал бродить по ущельям.

Мне вздумалось завернуть под навес, где стояли наши лошади, посмотреть, есть ли у них корм, и притом осторожность никогда не мешает: у меня же была лошадь славная, и уж не один кабардинец на нее умильно поглядывал, приговаривая: «Якши тхе, чек якши!»

Пробираюсь вдоль забора и вдруг слышу голоса; один голос я тотчас узнал: это был повеса Азамат, сын нашего хозяина; другой говорил реже и тише. «О чем они тут толкуют? – подумал я, – уж не о моей ли лошадке?» Вот присел я у забора и стал прислушиваться, стараясь не пропустить ни одного слова. Иногда шум песен и говор голосов, вылетая из сакли, заглушали любопытный для меня разговор.

– Славная у тебя лошадь! – говорил Азамат, – если бы я был хозяин в доме и имел табун в триста кобыл, то отдал бы половину за твоего скакуна, Казбич!

«А! Казбич!» – подумал я и вспомнил кольчугу.

– Да, – отвечал Казбич после некоторого молчания, – в целой Кабарде не найдешь такой. Раз, – это было за Тереком, – я ездил с абреками отбивать русские табуны; нам не посчастливилось, и мы рассыпались кто куда. За мной неслись четыре казака; уж я слышал за собою крики гяуров, и передо мною был густой лес. Прилег я на седло, поручил себе аллаху и в первый раз в жизни оскорбил коня ударом плети. Как птица нырнул он между ветвями; острые колючки рвали мою одежду, сухие сучья карагача били меня по лицу. Конь мой прыгал через пни, разрывал кусты грудью. Лучше было бы мне его бросить у опушки и скрыться в лесу пешком, да жаль было с ним расстаться, – и пророк вознаградил меня. Несколько пуль провизжало над моей головою; я уж слышал, как спешившиеся казаки бежали по следам… Вдруг передо мною рытвина глубокая; скакун мой призадумался – и прыгнул. Задние его копыта оборвались с противного берега, и он повис на передних ногах; я бросил поводья и полетел в овраг; это спасло моего коня: он выскочил. Казаки все это видели, только ни один не спустился меня искать: они, верно, думали, что я убился до смерти, и я слышал, как они бросились ловить моего коня. Сердце мое облилось кровью; пополз я по густой траве вдоль по оврагу, – смотрю: лес кончился, несколько казаков выезжают из него на поляну, и вот выскакивает прямо к ним мой Карагез; все кинулись за ним с криком; долго, долго они за ним гонялись, особенно один раза два чуть-чуть не накинул ему на шею аркана; я задрожал, опустил глаза и начал молиться. Через несколько мгновений поднимаю их – и вижу: мой Карагез летит, развевая хвост, вольный как ветер, а гяуры далеко один за другим тянутся по степи на измученных конях. Валлах! это правда, истинная правда! До поздней ночи я сидел в своем овраге. Вдруг, что ж ты думаешь, Азамат? во мраке слышу, бегает по берегу оврага конь, фыркает, ржет и бьет копытами о землю; я узнал голос моего Карагеза; это был он, мой товарищ!.. С тех пор мы не разлучались.

И слышно было, как он трепал рукою по гладкой шее своего скакуна, давая ему разные нежные названия.

– Если б у меня был табун в тысячу кобыл, – сказал Азамат, – то отдал бы тебе весь за твоего Карагеза.

– Послушай, Казбич, – говорил, ласкаясь к нему, Азамат, – ты добрый человек, ты храбрый джигит, а мой отец боится русских и не пускает меня в горы; отдай мне свою лошадь, и я сделаю все, что ты хочешь, украду для тебя у отца лучшую его винтовку или шашку, что только пожелаешь, – а шашка его настоящая гурда : приложи лезвием к руке, сама в тело вопьется; а кольчуга – такая, как твоя, нипочем.

Казбич молчал.

– В первый раз, как я увидел твоего коня, – продолжал Азамат, когда он под тобой крутился и прыгал, раздувая ноздри, и кремни брызгами летели из-под копыт его, в моей душе сделалось что-то непонятное, и с тех пор все мне опостылело: на лучших скакунов моего отца смотрел я с презрением, стыдно было мне на них показаться, и тоска овладела мной; и, тоскуя, просиживал я на утесе целые дни, и ежеминутно мыслям моим являлся вороной скакун твой с своей стройной поступью, с своим гладким, прямым, как стрела, хребтом; он смотрел мне в глаза своими бойкими глазами, как будто хотел слово вымолвить. Я умру, Казбич, если ты мне не продашь его! – сказал Азамат дрожащим голосом.